Год багульника. Тринадцатая луна - [34]

Немало озадаченный, Сигарт кивнул — он не знал, что нужно говорить в таких случаях. Сначала чай, теперь песни — ну точно выходной в Цитадели! Тем временем Моав откинула назад волосы, заправила их за острые ушки и запела. Сильный голос тут же заполнил поляну. На этот раз песня была не печальной — скорее, наоборот, лихой и задорной. Эльфа пела о юной принцессе, живущей в прекрасном замке: окруженная родительской любовью, она не знает ни нужды, ни печали, но не хочет она спать на пуховой постели, не хочет носить нарядные одеяния — жажда приключений гонит ее прочь из дома… Такие слова говорит она, тоскуя в дворцовой тиши:

Горевать не горевала в серебре в шелках,

Танцевать не уставала в золотых туфлях.

В полнолуние гадала, не ложилась спать,

И луна мне рассказала, что царицей стать.

Мне обещан юный принц молодой, удалой,

Приведет меня в дворец, а потом в свой покой.

Пела песню девица у резного окна,

Но сидеть в клетке птицей не хотела она.

И в палатах темной ночью не уснуть,

Ветром манит за собою дальний путь.

Только вспыхнет ярким пламенем заря,

И княжна седлает резвого коня.

«Хотя княгиня и князь — мой отец, моя мать,

Но венчаю с ветром я свою стать, свою стать.

Хоть из злата-серебра мой дворец, мой дворец,

Но хочу я в небесах птицей петь, птицей петь.

Хоть жених мой — удалой юный принц молодой,

Только следом убегаю за весной, за весной!»

— Ты красиво поешь, — заметил хэур, — только вот конец у песни уж больно грустный.

Эльфа удивленно подняла брови.

— Почему грустный?

— Ну, не знаю, — задумчиво протянул он. — Жалко бедняжку — променяла хорошего мужика непонятно на что…

— Отчего же, непонятно на что? — весело рассмеялась Моав. — На приключения!

Сигарт тряхнул головой.

— Выпороть бы ее, вот было бы приключение. И дурь бы выветрилась из головы. Жизни не знает, а туда же — приключений ей захотелось!

— А вдруг она встретит там свою любовь? — не сдавалась эльфа. — Представь — вот нападет на нее злой зверь, а тут появится прекрасный воин и спасет ее…

— Прекрасный воин ее дома ждет. Зачем же она пошла шататься не пойми где?

— Ты не понимаешь! — мечтательно вздохнула Моав. — Она не хочет сидеть дома, как все. Ей хочется чего-то необычного! Чего-то такого… такого…

— Глупая она, глупая и молодая, — категорично заключил хэур, допивая чай. — Женщине надо сидеть дома и растить воинов!

Эльфа надула губки и поднялась с земли.

— В Рас-Сильване думают по-другому!

Сигарту стало стыдно, что он так накинулся на нее — она ведь так красиво пела… И чего это его понесло на рассуждения о женщинах. Пытаясь загладить ошибку, он примирительно подошел к Моав и потрогал за рукав.

— Слушай, ты, правда, хорошо пела, мне очень понравилось…

Она подняла на него все еще немного обиженные синие глаза.

— Тебе действительно понравилось?

— Действительно, — улыбнулся он.

Нежное личико эльфы мигом озарилось радостью.

— Значит, ты на меня больше не сердишься?

— А что, должен?

— Нет, не должен. Но мало ли — кто вас, хэуров, знает?..

Она рассмеялась, недавней обиды будто и не бывало. Сигарт пожал плечами.

— Да тут и знать-то особо нечего — главное, чтобы кормили хорошо и спать не мешали…

— Обещаю, что не буду! — с подчеркнутой торжественностью произнесла Моав.

***

Еще несколько дней прошли без особых происшествий. Лиронг за лиронгом эльфа и хэур приближались к горам. Зубчатые очертания скал уже маячили впереди. Погода стояла чудная — весна торопилась навести свои порядки в остывшей за зиму природе. К Сигарту вернулось обычное спокойно-размеренное расположение духа, сопровождавшее его в долгих походах. Даже непривычная синеглазая спутница перестала раздражать его — он привык к ней, как к дождю или солнцу. Привык к странному говору Моав, к ее колкостям, ее песням… Она рассказывала о жизни в Рас-Сильване: слушая ее, хэур не уставал удивляться — как, оказывается, многого он еще не знает. И не знал бы, если бы не высовывал носа из своей Цитадели. К тому же, эльфа сама была ходячим объектом для наблюдений — ни дать ни взять, иная форма жизни, вполне достойная изучения! Сигарт все чаще и чаще ловил себя на мысли, что ему почти нравится путешествовать так — верхом на огромном коне, с говорливой эллари за спиной…

Говорили большей частью о магии. Сигарт больше не сердился на Моав и не считал интерес к рысьей магии капризом. За последующие несколько дней он показал ей почти все, чему его учили в Сиэлл-Ахэль: благо, было на ком — жертвы заклинаний неизменно пополняли дневной рацион хэура. К тому же, эти упражнения вносили некоторое разнообразие в путешествие по Галлемаре… Он показал, как останавливать сердце противника, как сковывать его мысли, управлять волей. На примере эльфийского лука продемонстрировал, как заговаривать оружие, направляя его против своего же хозяина или отбирая его, как это случилось с неудачливым солдатом в Имране. Показал и столь нелюбимые им темные заклятия, грязные и страшные: их жертвы умирали уродливой мучительной и долгой смертью.

Эльфа приходила в ужас, глядя, как хладнокровно он бросает смертельные заклятия — Сигарт буквально чувствовал, как растет ее страх, и это почему-то огорчало его. Хотя к «волчьим жилетам» в Риане всегда относились как к опасным зверюгам, у которых на уме может быть что угодно, при виде испуганных взглядов эльфы у него возникало необъяснимое чувство досады. Но еще больше он был удивлен, когда вдоволь насмотревшись на действие рысьих заклятий, Моав в один из дней неожиданно предложила испытать их на ней. Поначалу Сигарт отказывался — где это видано, ни с того ни с сего нападать на безоружных. К тому же он всегда относился к женщинам с некоторой жалостью — они казались ему слабыми и почти нежизнеспособными. Однако маленькая эльфа проявила такую настойчивость, что он уступил.