Год багульника. Осенняя луна - [26]

— Проснулся, соня? — ласково спросила она, приблизившись к нему.

— Нет, еще сплю и вижу чудесный сон, — с улыбкой ответил он, вглядываясь в ее свежее лицо, чуть прикрытое растрепавшимися волосами.

— И что же тебе снится?

— Прекрасная лунная эльфа, которая идет по берегу моря и несет такие замечательные цветы…

Моав присела рядом с ним, по-дружески пригладила кудрявые волосы.

— Ты всегда был фантазером! Вот теперь еще и эльфы с цветами мерещиться стали. Спустись с облаков на землю!

— А если я не хочу? Если мне и так хорошо?

Она вдруг неожиданно стала серьезной.

— Тогда считай, что тебе повезло…

Поднявшись, она отбросила цветы в неожиданной злобе. Растерявшийся Кравой вскочил вслед за ней.

— Ты чего?! Ну, прости меня, я сказал глупость!..

Моав подняла лицо, заставив солнечного эльфа снова удивиться — ее взгляд был нежным и немного грустным.

— Скоро закат — давай посидим, посмотрим на море, — предложила она. — Помнишь, как мы в детстве любили смотреть на закат из моей башни?..

— Я до сих пор люблю на него смотреть, — чуть слышно проговорил Кравой.

* * *

Солнце действительно начинало клониться к горизонту. Ветер постепенно усиливался. Эльфы сели на высоком скалистом берегу, наблюдая, как море катит волны, дробя их о блестящие камни далеко внизу. Громады воды с ревом обрушивались на берег, и в следующий миг ветер доносил соленые брызги. Над волнами кружились чайки, оглашая воздух резкими криками; то одна, то другая из них вдруг камнем бросалась в сине-зеленую толщу, выныривая с бьющейся в клюве рыбешкой.

Кравой, не щурясь, смотрел, как на поверхности воды играют лучи. Удивительным, необъяснимым образом они были чем-то похожи друг на друга — яркие золотистые блики и солнечный эльф. За лето его волосы выгорели на солнце, обретя цвет зреющей пшеницы, и этот светлый цвет подчеркивал карюю темноту его глаз и смуглость кожи, обласканной летним загаром. Казалось, между ним и солнцем существует связь — тонкая и крепкая одновременно, сообщающая молодому краантль все возможные цвета солнечных лучей…

Моав немного посидела рядом с ним, потом тихо поднялась и отошла на скалистый выступ, что навис над водой. Сидя на горячем камне, Кравой украдкой наблюдал за ней. Непривычно тихая, она неподвижно стояла на краю обрыва, всматриваясь в далекий горизонт. Соленый ветер развевал ее волосы, как белый парус, обдувал щеки, сушил бледные губы, а жрец солнца все смотрел на нее, и не смел пошевелиться, боясь спугнуть прекрасное видение.

Неожиданно Моав запела — громко и протяжно, стоя лицом к ветру. Запела песню о молодом солнечном воине, что затерялся на морских просторах вдали от дома, но это был совсем не тот удалой напев, что звучал некогда под сенью могучего дуба, — еще никогда в жизни Кравой не слышал, чтобы эту историю рассказывали столь горькими словами. Он и не догадывался о существовании этих слов: та песня, которую он знал, была совсем иной, хоть и герои ее были те же — и конец у нее был совсем другим… Песня же, которую пела Моав, была отчаянной, словно плач по умершему, и страстной, как летящая вдаль молитва — она пела о море и затерявшемся в нем корабле, о страннике, всей душой стремящемся к дому, к той, что ждет его на берегу, у цветущего куста багульника; о ветрах, что встают на его пути, о ведущей его надежде, о том, как сменяет ее горькое отчаяние… Слово за словом лилась песня, и влюбленному краантль казалось, будто слышится в ней зловещий шум волн и беспощадный вой ветра. И жутко становилось ему и сладостно от этой песни, и каждое слово падало на дно его сердца, впечатываясь в него, точно горячий металл.

Уходят в море корабли,

Плывут в неведомые страны,

Их паруса, как птичий крик,

Летят навстречу океану.

Волна гнала куда-то вдаль

И тот отчаянный корабль,

Где Хелем погружен в печаль,

Ждет встречи с берегом отрадным.

Там навсегда покинул он

Свою любовь, свои мечтанья,

И куст багульника, что цвел,

Когда сливались два дыханья… —

пела старшая веллара Рас-Сильвана, стоя на холодном ветру. С щемящей тоской слушал солнечный эльф ее голос, не смея ни вдохнуть, не выдохнуть. Слушал и страшился — ему казалось, оборвись песня, и случится что-то ужасное. Но она не обрывалась — наоборот, она натягивалась тугой струной, не на миг не отпуская сердце Кравоя, плотно вплетая слова в ветер, и ветер проникал в его душу.

…Прошло все, словно долгий сон,

Его нелепые скитанья…

Остался только ветра стон,

И криков чаячьих рыданье.

Он плыл домой, когда с небес,

Под голос грома пала темень —

Корабль мгле наперевес

Вступил со штормом в бой смертельный.

Смешалось все в соленой пене,

И витязи, как якоря,

По воле злого провиденья

Спускались в темные моря.

Но луч надежды на спасенье,

Как меч, вонзил сын солнца в плот.

И, удержав любви дыханье,

Волной был выброшен на борт.

К утру унялось вод кипенье,

Тоскливый день сменился мгле

И Хелем словно был виденьем

Один на битом корабле.

Затерянный в холодном море,

Без весел, паруса, руля,

Он знал, что не увидеть боле

Ему любимые края.

И там, меж морем, мглой и твердью

Он проклял злых богов глумленье,

Что обернуло долгой смертью

Его чудесное спасенье.

Песня оборвалась, растворившись в воздухе, а вместе с ней угасла и надежда на спасенье… И понял солнечный эльф, что с этого дня не будет ему больше покоя, что вечно будет звучать внутри него этот голос, куда бы он ни пошел, где бы ни спрятался. В одно мгновение ему стало так легко и грустно одновременно, как будто кто-то произнес над ним смертный приговор, строго отсчитав оставшиеся дни жизни, и эти последние, самые последние дни стали так сладки и ценны, как не были ценны все предыдущие годы его существования.