Гоблины в России - [24]

Кайф от очуха был необыкновенный, не имеющий ничего общего с прочими кайфами. В нем была необъяснимая, неизведанная доселе Сенечкой сладость раскаяния и добровольного признания во всех грехах. Это было нечто!

Компания следаков, сам Великий, зашедшая на минутку жена Великого и любопытная челядь — все без исключения впали в некий транс под действием Сенечкиного рассказа. А Сенечка не умолкал! Он фонтанировал со всех сторон, подобно подбитой подводной лодке, струи его красноречия били справа и слева, сверху и снизу, и все находящиеся в комнате понимали — скоро конец. То есть, не Сенечка иссякнет, об этом не могло быть и речи, нет, все окружающие пойдут ко дну, если немедленно не бросятся затыкать дыры его речевого аппарата. Но сил не было, и воли не было, и вот уже не стало совсем ничего…

Но тут в пускающей последние пузыри, тонущей комнате раздался рев Великого Орка. Нет, не зря он все-таки был Властителем, ой, не зря. Неважно, какие у тебя зубы, была бы в порядке глотка.

— Заткнись! — зарычал Великий Орк.

На Сенечку это подействовало мало, а вот на подданных — очень даже подействовало. Подданные немедленно развили бурную деятельность по затыканию Сенечки и немало в этом преуспели.

Изловчившись, изобретательный Дробила воткнул горлуму в рот кляп. Точнее, затычку от бочки с пивом. Затычка была снабжена краном, который можно было открывать-закрывать по мере необходимости.

— Где украденные тобой челюсти! — отдышавшись, спросил Великий Орк и сделал знак Дробиле, чтобы тот отвернул кран.

— … когда я состоял в комплексной банде сатириков-юмористов, — запенилось из открытого крана, — мы делали вот так…

Как делали комплексные сатирики-юмористы, осталось неизвестным, поскольку Дробила поспешно завернул кран.

— Какая гадость, — искренне возмутилась Великая Оркиня, — надо же, до чего мальчика довели! С кем связался, с сатириками-юмористами! Хуже этого ничего и быть не может! А вдруг они за ним придут?

— Успокойся, милая, — Великий Орк погладил супругу по нежно-зеленому запястью, — Их всех сожгли и пепел по ветру развеяли.

— А вот и зря развеяли, — встрял Василий. — Их не развеивать надо было, а в Ородруин бросит. Живьем. Теперь этот пепел летает, где попало, а он, между прочим, заразный.

— Точно, — пробасил Дробила. — То-то меня время от времени на шуточки пробивает! Чувствую, что вот-вот ляпну какую-нибудь гадость, а удержаться не могу. Это все они, сатирики с юмористами в придачу. Летают, понимаешь ли, то в пиво попадут, то на воблу сядут. Спасу нет!

Хоббит осторожно подошел в корчившемуся в мучительных спазмах горлуму и сообщил:

— Надобно бы крантик-то приоткрыть, а то лопнет малец. Эвон, как его болезного от правдивости колбасит! Смотреть больно. Кто же знал, что очух так на него подействует?

— Это, наверное, опасно, — Великая Оркиня посмотрела на мужа. — Может быть, я пойду к себе. А ты, милый, будь поосторожней, береги себя!

— Ну, ступай, — облегченно согласился великий Орк. — Тут и впрямь даме не место. Допрос, все-таки. Да еще и с применением спецсредств.

— Открывай, только чуть-чуть, — скомандовал Властитель, отворачиваясь от заткнутого Сенечки. — Полегоньку, а то не ровен час, брызнет!

Дробила осторожно повернул ручку крана. Теперь из Сенечки доносилось невнятное шипенье, в котором можно было разобрать отдельные слова:

— … ваучер… доу-джонс… оффшоры… риэлтер…

— Это он, видать, на бирже играл, а может, политикой занимался, — пояснил грамотный Василий. — Надо же, такой молодой, а уже столько насвинил!

Постепенно из Сенечки, как из свежеоткрытой пивной бочки, вышла пена и потекла чистая, ядреная правда.

Ну-ка, приоткрой пошире, а то слов никак не разобрать, — сказал Великий Орк.

Дробила повернул кран и все, наконец, услышали правдивую историю о похищении артефактов.

«Душа горит, а сердце плачет! — возвестил горлум, — Но бабок нет, а это значит, что напрочь обломился кайф, и не поднять его никак. Ни на земле, ни в небе звездном, не отыскать задаром дозы! Пылает бедная душа, а кайфа нету ни шиша!

— Чего это он? Никак стихами заговорил! — Ватерпас задумчиво почесал нос. — Никак не врублюсь, чего у него там с душой, пожар, что ли?

— Это побочное действие очуха сказывается, — объяснил Василий. — Стишки-то, между прочим, так себе.

— Ага, — понял Ватерпас, — а вот у меня после очуха затылок чешется, и ругаюсь я почем зря. Только не в рифму, а просто так.

— Это потому что у тебя таланта к стихам нет, вот ты и ругаешься прозой, а у горлума, видать, есть, вот он и чешет в рифму.

— А к ругани, у меня, стало быть, талант есть, — пробормотал Ватерпас и задумался.

… храпит с похмелья грозный страж, ну чуя поступи дрожащей и от луны, в окно глядящей, морозом пробирает аж!

— Ишь ты, размер сменил! — восхитился хоббит. — «Морозом пробирает аж!» Сильно сказано!

— Это кто был с похмелья? — проворчал Дробила. — Я что ли? И вовсе я не храпел!

…кроваво-ржавое железо оскал свой до поры таит, достаток серебро сулит, но злато боле мне любезно!

— Надо же, как него получается, только вот про что это он? — сказал простодушный Ватерпас.

— Про артефакты, конечно. Железо, серебро, золото… Это же про наши зубы! — вскричал Дробила, обрадовавшись, что и он, простой боевой гном, кое-что смыслит в поэзии.