Гоблинские сказки - [24]

— Да. Мы очень голодали. Особенно трудно было нашему сынишке. Стоило кому войти, как он тут же срывал с головы кипу и прятал под себя.

— А, так вы евреи? — заметили киллеры и отпустили репортёра.

— Сейчас уже нет. — ответил Михаил Потапыч.

— Что-то незаметно. — съехидничал кот.

— Я могу показать вам паспорт. — всё так же неторопливо отвечал медведь.

— Кончайте споры, сэры. — меланхолично проронили лорды. — Дальше что?

— Михайло Потапыч, мой муж, был физик-ядерщик. И вот когда он заметил, что его миска не стоит на месте, он спросил: кто трогал мою миску и сдвинул её с места?

— Подумаешь, какая щепетильность! — засомневался кот.

— Тогда я тоже посмотрела на свою миску. Она тоже стояла не на месте. И я спросила: кто трогал мою миску и сдвинул её с места?

— Да, это очень драматично. — снова вмешался осмелевший репортёр.

— И тогда наш сын Мишутка заплакал, — зарыдала Настасья Петровна. — и спросил своим тонким голоском: кто трогал мою мисочку и сдвинул её с места?

— Господи, какой кошмар! — проронила потрясённая миссис Жаба. — Ребёнка-то за что?!

— Но каково же было наше потрясение, когда мы заглянули в наши миски и поняли, что всё гораздо хуже! Мой муж лишился целой ложки каши. Я думаю, что он лишился бы и большего, если бы каша не была такой горячей. Кто-то очень ловко подчистил овсянку с краёв, где она слегка остыла. Миша был растерян. Он повернулся ко мне и испуганно сказал: кто-то ел мою кашу.

Михайло Потапыч даже сейчас, через много лет, выглядел очень потрясённым.

— Мой друг, как я понимаю вас. — с сочувствием сказал один из лордов.

— Чёрт. — сказал Задом-Наперёд. — Я извиняюсь.

И только до Волков пока не доходило.

— Он вышел покурить, потому что не желал, чтобы его сын Мишутка видел, как плачет большой, сильный мужчина. Тогда я взяла ложку и сказала сыну: "Мишутка, нас очень много притесняли. Но мы будем мужественны. Бери ложку и кушай кашу. Папа и не такое терпел от оппонентов." Я опустила глаза к миске и побледнела. "Мама, что с тобой?!" — бросился ко мне Мишутка. "Ничего, сын мой." — и вышла прочь. Он не должен видеть, как я страдаю. У меня поели кашу почти наполовину.

— Вы мужественная женщина. — прошептала Жаба.

Настасья зарыдала.

— О, если бы вы знали, что этим дело не окончилось!

— Боже мой, да что ещё?! — вскричала классная дама.

— Они… они… в мисочке Мишутки не осталось ничего!

— Ограбленное детство, поруганная вера, разбитая любовь. — трагически бормотал Задом-Наперёд, вытянувшись на спине, как покойник, с зажатым в передних лапах микрофоном.

Волки сидели, как два деревянных чурбака. Трудно было понять, дошло до них или ещё нет. Но львы сочувственно кивали из роллс-ройса головами.

— А дальше что? — спросили зайцы.

— Боюсь, дальше при детях говорить нельзя. — забеспокоилась Настасья Петровна.

— Да ну! — отмахнулся репортёр. — Они же современные ребята! Небось мои телерепортажи смотрят. А в этом случае их трудно совратить.

— Мы поднялись все трое в нашу спальню на второй этаж.

— У вас была одна спальня на всех? — осведомились лорды.

— Да. — ответила Настасья. — Советы на семью из трёх человек давали двухкомнатную квартиру. И наш сын спал в одной с нами комнате.

Все переглянулись. Кот смущённо фыркнул.

— Знаете, Анастаси. — обронила Жаба. — Пожалуй, это в самом деле при детях говорить нельзя.

— У нас стояли в ряд три кровати. — продолжала предаваться воспоминаниям бывший физик, не замечая, как репортёр подкрался сзади и совал свой микрофон ей в самый рот. — И вот Михайло Потапыч подошёл к своей большой кровати. А я подошла к своей средней кровати. А маленький Мишутка подошёл к своей маленькой кроваточке…

Зайцы перемигивались и тыкали друг дружку в боки.

— Я понял, что на моей кровати кто-то повалялся и смял всё покрывало. — с глубокой скорбью произнёс Михайло.

Молчание стало гнетущим. Все с ужасом смотрели на него.

— Тогда я посмотрела на свою кровать. — мужественно сказала Настасья Петровна. — И поняла, что обречена. "Муж мой. — сказала я. — На моей кровати кто-то повалялся и смял всё покрывало."

— Клянусь своей карьерой, такой истории у меня ещё не бывало. — прошептал Задом-Наперёд. — Редактор бы меня озолотил.

— А как же Мата Хари? — спросил один из киллеров.

— Вот в этом всё и дело. — опомнилась Настасья. — Когда Мишутка подошёл к своей кроватке, он ничего нам не сказал. Лёг под одеяло и затих. Мы были счастливы, что хоть ребёнок избежал такого унижения. Мы приняли на ночь витамины и заснули, утомлённые ужасными событиями прошедшего вечера. А утром обнаружили, что вся кроватка Мишутки перемазана губной помадой.

— Вот отсюда поподробнее. — попросила Жаба.

— Да мало того, там валялись микроплёнки, чертежи, секретные материалы, какие-то трусы.

— Что за трусы? — спросили львы.

— Не знаю. С кружевами. Ещё был фотоаппарат под видом сигаретной пачки.

— А трусы какого цвета? — спросил кот.

— Да вроде чёрные. Там ещё была авторучка с ядом, симпатические чернила, зонтик со снотворным, две гранаты…

— А кружева французские? — спросила Жаба.

— Я не знаю. Мы тогда с Михаилом в этом не разбирались. Это уже потом, когда мы вслед за сыном бежали за границу и унесли с собой все чертежи баллистической ракеты, все шифровки, карты дислокации наземных войск и полкило урана в сумке, мы поняли, что значит жить без страха. Тогда, конечно, я выкинула старые советские трусы и купила бикини с лайкрой. Наш сын бросил Мату Хари, сдал её бельгийской разведке. Да и она уже была не та. Грудь вся обвисла, задница вся растолстела. А брюхо — просто срам. На что мне нужна такая сноха!