Гностики, катары, масоны, или Запретная вера - [89]

привело к тому, что многие начали употреблять его в самых разнообразных значениях, зачастую совершенно ошибочных, так что некоторые стали задаваться вопросом, имеет ли вообще этот термин какой-то смысл. Во-вторых, его мысль в очень значительной степени повлияла на формирование современного консервативного мышления. Трудно представить себе номер «National Review» [27], не отмеченный следами того влияния, которое оказал Фёгелин на правую политическую мысль в стране. Это, в свою очередь, оказало огромное воздействие на современных политиков. Последователи Фёгелина, по-видимому, сделали вывод, что любые попытки добиться социальной справедливости являют собой «имманентизацию эсхатона», что в их основе — желание внушить некую ложную надежду относительно способности человека к совершенствованию; стремление облегчить условия человеческого существования в лучшем случае являются ошибочными, а в худшем — кощунственными. Такая форма квиетизма удобна для утвердившихся на олимпе властей. Таким образом, оказывается вполне объяснимым щедрое финансирование консервативных институтов и организаций на протяжении последних десятилетий.

Любопытно представить себе учеников Фёгелина воображающими, что они борются против гностицизма. Если они на самом деле имеют такие представления, то борьба может оказаться вышедшей за рамки идеологии. В 1952 году Фёгелин писал:

«Можно надеяться, что демократическое правительство не станет соучастником собственного низвержения, позволив гностическим движениям чудовищно разрастись благодаря возможности своевольной интерпретации кодекса гражданских прав. И если в результате недосмотра подобное движение выросло до того опасного предела, за границами которого в его руках окажутся подлинные представительские функции благодаря прославленной «законности» общенародных выборов, то можно надеяться, что демократическое правительство не согнется перед «волей народа», но подавит опасное явление силой и, если необходимо, нарушит букву конституции ради сохранения ее духа».

Без сомнения, Фёгелин выстраивал свои мысли в свете той борьбы, что разворачивалась в его время. Тем не менее они наводят на некоторые размышления относительно современной политической сцены. На фоне других цивилизаций, которые так или сяк пытаются двигаться по пути прогресса, весьма своеобразно смотрелся бы Запад, готовый вернуться к духу Средневековья в своем стремлении подавить «опасное явление» воображаемого гностицизма силой.

Неверное прочтение гностицизма Блумом

Стоит указать еще на одного влиятельного интеллектуала, судя по всему неверно понимающего гностическое наследие, — это литературный критик Гарольд Блум. В отличие от Фёгелина, изображающего гностицизм как некую архиересь, которая страшнее всех прочих бед нашей цивилизации, Блум с симпатией относится к традиции. Он даже сам описывает себя как гностика:

«Я вернусь к своей личной истории, чтобы объяснить, как я понимаю гносис и гностицизм. Мне не обязательно быть евреем, чтобы ужаснуться чудовищности массового убийства немцами европейского еврейства, но если вы потеряли четырех ваших дедов и бабушек и большую часть своих дядей, теть и двоюродных братьев с сестрами, то вы станете чуть более чувствительным к нормативным учениям иудаизма, христианства и ислама относительно того, что Бог является всемогущим и милостивым. Тогда мы имеем Бога, который допустил холокост, а такой Бог попросту нестерпим, поскольку он должен быть либо сумасшедшим, либо безответственным, если его милостивое всемогущество оказалось совместимым с лагерями смерти».

Гностицизм Блума, по-видимому, проистекает из усталости от жизни, чувства пессимизма в отношении того мира, который мы видим перед собой. Это, конечно, совместимо с классическими гностическими системами. Но взгляд Блума на гностицизм имеет странный ракурс. Любопытны его слова о том, что он лежит в сердцевине «американской религии»:

«Мормоны и южные баптисты именуют себя христианами, но, как и большинство американцев, они ближе к древним гностикам, чем к первым христианам… Большинство американских методистов, католиков и даже иудеев с мусульманами в глубинном восприятии своей веры, как бы дающей здесь осечку, являются в большей степени гностиками, чем приверженцами нормативной линии своих учений. «Американская религия» — всепроникающая и неодолимая, будь она даже замаскированной. И даже наши поборники секулярного мира, а по сути, даже и наши заявленные атеисты в своих последних допущениях в большей степени являются гностиками, чем гуманистами».

Что бы могло это значить? Что может быть общего у классического гностицизма — зачастую мрачного, с претензиями на исключительность — с несклонной линией на эгалитарность и синтетическим весельем, господствующими в американской культуре, а тем более с евангелическим христианством, которое с отвращением отталкивает от себя гностическое наследие? Блум мог бы сделать акцент на слепом дуализме как фундаменталистского, так и секуляристского мышления, подобно Фредерику Шпигельбергу, рассматривавшему черно-белое мышление массового сознания как выродившуюся форму манихейства. Но Блум не идет в этом направлении. Вместо этого он обнаруживает ответ в трансцендентном «Я», которое, по его словам, лежит в сердцевине всех американских религиозных верований и форм духовной активности: