Гностики, катары, масоны, или Запретная вера - [86]
Среди образов, представленных в личном пантеоне Блейка, в наибольшей степени напоминает демиурга Уризен. Возможно, этот образ имеет некоторую привязку к реальной фигуре какого-то гностика. В имени Уризен обнаруживается многозначная игра слов: на память приходят греческий глагол оуризейн, означающий «ограничивать», а также английские слова и выражения «horizon» («горизонт»), «your reason» («твой разум») и «your eyes» («твои глаза»). Образ Уризена имеет отношение и к восприятию-осознанию, и к ограничению.
Блейк рассказывает историю рождения Уризена в «Книге Уризена», изданной самим Блейком в 1794 году. Книга проиллюстрирована собственными рисунками Блейка. Работа очень яркая по внутренней мощи, напряженности ее языка:
Вот, — тень ужаса восстала В вечности! Непознанный, бесплодный!
Замкнувшийся в себе, отталкивающий всё: какой же демон Создал эту жуткую пустотность,
Кошмарный этот вакуум? — Ответом было:
«Это Уризен».
Визуальная образность создает впечатление одновременно неистовства и истерзанности. Из множества образов выстраивается седовласая фигура старца, что производит особенное впечатление, поскольку начало этой книги описывает рождение Уризена; сама структура этой книги спроецирована на этапы развития плода, как оно понималось во времена Блейка. По сути, «Книга Уризена» повествует о вынашивании во чреве и рождении старца.
Кто же такой Уризен? По-видимому, в его фигуре воплощено восприятие, ограниченное чувствами, — отсюда образы застывания и заточения, характеризующие его становление: «Кости жесткости отвердели / Вкруг его нервов радости». Блейк, судя по всему, хочет сказать, что развитие чувств, какими мы их знаем, — чувств, отделенных от того, что в одном месте он называет «воображением», — заточает человека в древнюю оледеневшую гробницу. Это древняя тема сома сема — «тело — это гробница», отлитая в блейковы неподражаемые слова и образы.
Все это в принципе представляет интерес исключительно с литературной точки зрения, за исключением одной вещи. Блейк указывает на одну особенность, лишь угадывающуюся в гностических мифах. Демиург — это не теологическая фигура; это не Бог, парящий в некоей стратосфере над нами; в нем персонифицирована структура нашего собственного сознания и опыта. Возможно, древние гностики понимали этот вопрос так же — тут сложно сказать что-то определенно. Прозрения гностиков запечатлелись в их мифах с потаенным смыслом; аллегорическая маска никогда не спадает. Блейк, напротив, приоткрывает маску в достаточной степени, чтобы прояснилась его фундаментальная позиция. Или, может быть, мы находимся достаточно близко к нему в плане времени и культуры, чтобы расслышать его послание достаточно четко.
В любом случае прозрения Блейка делают послание гностиков намного более близким нашему пониманию. Мы не склонны проявлять сколько-то значительный интерес к полузабытым мифам о далеких и неправдоподобных богах. Но если мы осознаем, что эти боги находятся в наших собственных мозгах, выполняя роль сетей и фильтров в процессе нашего столкновения с реальностью, то мы скорее проявим к ним внимание.
Блейк ищет выход из этого заточения в том, что он называет «Воображением». Это далеко не праздные фантазии. «Формы должны восприниматься сознанием, или оком воображения. Человек в своем предельном выражении — это одно лишь Воображение», — пишет он. Использование Блейком понятия «формы» позволяет предположить, что, говоря о воображении, поэт указывает на высшие состояния сознания, подобные тем, что описаны у Платона и его последователей, когда последнее оказывается способно воспринимать вечные идеи, или формы, непосредственно, не прибегая к посредническому участию чувств. Для Блейка воображение в этом смысле скорее имеет отношение к области восприятия — речь идет о восприятии высшей реальности, — а также творения.
Представления о бунте у Блейка наиболее явным образом выражены в работе «Бракосочетание рая и ада». Один из разделов этой книги носит название «Голос дьявола». Дьявол представляет перечень «ошибочных мнений», источник которых — «все священные книги». Он утверждает, что Мильтон так хорошо обрисовал сатану в своем «Потерянном рае», «ибо был прирожденным Поэтом и, сам не зная того, сторонником дьявола». Блейк также поносит того, кто ранее являлся для него учителем, — Сведенборга, который, по утверждению поэта, «повторяет чужие мнения». Блейк говорит: «Сведенборг беседовал с ангелами, любящими религию, но тщеславие не позволило ему беседовать с дьяволами, ненавидящими ее».
Утверждения Блейка дают основание для вопроса, который, возможно, уже приходил в голову читателю по ходу чтения этой книги: если Бог, создавший тот мир, что мы видим перед собой, является духом зла, то означает ли это, что дьявол есть дух добра? Древние гностики со своей стороны не мыслили персонифицированного дьявола отдельно от образов демиурга и его креатур; их иерархии зла были уже хорошо структурированы и заполнены соответствующими мифологическими фигурами. Но надо сказать, что у некоторых гностических сект, таких как наасены и офиты, сакральным символом был представленный в Книге Бытия змей, которого традиционное христианство приравнивает к дьяволу. (Такой род предпочтения отражен в названиях сект: «
