Гностики и фарисеи - [23]

Как и скука, бунт – состояние души. Но если скука всегда частное дело, бунт – нередко эпидемия. Это похоже на угар, на пьяное, чадное веселье, когда всё идёт кувырком, и никто ни о чём не думает, а все вместе радуются тому, что ветер свистит в ушах, и нагайка нудит руку. Пугачёвы, большевики и прочие бродильщики потому только добивались известного успеха, что умели вогнать в это состояние народную душу, сделав его общим для каждого из огромного множества людей.

Бунты в Европах, как свидетельствует историческая наука, производятся ради закрепления на бумаге известных прав. Русский бунт полыхает себя ради. Все недовольные, не желающие знать над собой чужой воли, сбиваясь вместе, невольно превращаются в наводящую ужас шайку. Множество людей, каждый из которых одержим нестерпимым желанием хотя бы на короткое время ни от кого не зависеть, образуют мощную хаотическую силу. Эта сила пугает, потому что неорганизованна, не имеет никаких определённых целей, и, как следствие, непредсказуема. Единство её зависит только от настроения каждого участника. Покуда всем охота бунтовать, эта сила жива и действует. Но стоит улечься страстям, стоит уняться душе, как вспомнится вдруг отчий дом, привидится ночью семья. Неудержимо вдруг потянет восвояси и сделается неуютно, оттого что брошено хозяйство. И шайка, что вчера наводила ужас на округу, рассыплется в пыль.

Решившись злоупотребить внешней свободой и ощутив вслед за тем вкус беззакония и произвола, человек точно примеряет на себя новые одежды, в которых живётся вольготнее. Но только неисправимые, прирождённые сибариты и забубённые головы окончательно избирают произвол и лихость и отдают предпочтение особому воровскому закону. Люди, действительно пострадавшие от неправды, рано или поздно утихают и стараются вернуться к оседлой жизни, приспосабливаясь так или иначе к тому, что возмущало и будоражило.

Прежде чем вырасти в эпидемию, прежде чем обернуться беспорядочным, и стихийным движением, бунт охватывает каждую отдельную душу. А бывает, что тихий и смирный человек всё молчит и ничего, казалось бы, кроме своего маленького хозяйства не желает знать. Но однажды окружающие, к удивлению своему, угадывают в нём волка в овечьей шкуре. И вот шкура летит прочь, волк скалит зубы, окружающие недоумевают. Но бунт – состояние краткосрочное, отступающее как болезнь, тающее как пена. Проходит время, и тихий человек, придавленный совестью, делается ещё тише.

Откуда эти приступы неистовства? От рабской ли привычки жить под пятой или от тоски по невиданной в Европах свободе – каждый пусть принимает, что ему ближе.

Неудивительно, что посягательства на внешнюю свободу толкают к бунту. Впрочем, находились люди беспримерной внутренней свободы, умевшие презреть любое внешнее принуждение. Чего стоят хотя бы мученики за веру. При полной внешней свободе бунт может вспыхнуть как несогласие с общепринятым внутренним рабством. Другими словами, нежелание внешне свободных людей сделаться внутренне свободными, противопоставив себя пошлому и обыденному, заставляет наиболее чутких демонстрировать своё несогласие и самостояние через уход.

Странник и разбойник! Эти эрос и танатос бунта так же органично присущи просторам Руси, как берёза и ёлка.

Не найдя в заботах века сего и следов совершенства, человек бежит из мира, не осенённого Божественной ризой. Его влечёт мир таинственный и непонятный, но вместе с тем обещающий постижение недоступных большинству высот и глубин. Ищет странник то место, где риза Бога касается земли. Ищет – спрашивает у леса, прислушивается к ветру. Ищет, потому что знает, что притронувшемуся к этой ризе открываются богатства неисчислимые и блаженства неизреченные…

Недовольные жизнью и несогласные с государственным тяглом устремлялись когда-то на Дон или Яик. Но всё изменилось, горизонты стали шире, и тех, кто не сумел устроиться дома, влекут теперь другие реки.

Н. С. Лесков, повествуя о бродягах XVII, XVIII и XIX вв., пророчески опасался появления в веке XX бродяг цинических, начинающих свою карьеру прямо с глумления и угроз. И ведь как в воду глядел! XX век стал апофеозом всякого рода шатательства и неблагонадёжности. Элиту бродяг XX столетия составили диссиденты, возродившие моду гнушаться Россией и бегать за границу. Безусловно, были среди них люди честные, которые, однако, честному признанию общей вины, ставшей причиной посыпавшихся затем бед, предпочли жаловаться и канючить. Были даже и такие, которых насильственно, как непрошенных гостей, выдворяли из родной страны. Но под шумок этих изгнаний потянулся за границу целый караван. Мало-помалу диссидентствовать у нас сделалось своего рода игрой, очень привлекательной для людей, которых когда-то называли в народе «шатунами» или «бродячей сволочью». А точнее, для любителей лёгкой наживы или фальшивой славы, сколачивающих на общих неурядицах капитальцы.

Век XXI, охолодивший диссидентствующих и совлёкший с них лавры, явил новый тип бродяг. Это бродяги-глобалисты, новые кочевники, от преизобилия или, наоборот, в поисках лучшего места, шатающиеся по всему белому свету. Они не привязаны ни к какой земле, ни к какому обычаю, они не одержимы борьбой. Им хорошо там, где меньше налогов, и больше пива. Для них то, что приятно, то и свято. Смешиваются народы, смешиваются святыни, остаётся незыблемым только одно – удовольствие. А удовольствие требует забвения и отречения.