Гномики в табачном дыму - [96]

— Счастливого пути!

— Угурула!

— Счастливо доехать!

— После вчерашнего дождя в Чангахском ущелье дорога обрушилась.

— Угурула.

— Счастливо оставаться, Перула.

— Прощай, Нана, угурула!

— Спасибо, Перула! А что значит «зовли», обещал же сказать.

— Значит — славная. Славная девочка.

Последние пассажиры забираются в кузов. Водитель стоит на подножке, спрашивает:

— Поехали?

— Езжай, езжай! — разрешает Перула.

— Геолог не выйдет?

— Перула, поди-ка сюда, скажу что-то на ухо.

— Давай, Перула, подтяни к ней ухо, не сумеешь, что ли!

— Ха-ха-ха-ха.

Перула озирается, кого-то ищет глазами, опять шепчется с Наной и несется к моей рабочей комнате.

— Уезжает она, паря, слышишь!

— Пусть уезжает, это ее дело!

— Ты что, паря, угурула ей не скажешь?

— Отстань.

Не верю, что Нана уедет. И боюсь убедиться в этом. Перула убегает. Машина тронулась… Уехали?

— Угурула! Угурула!

«Уехала! Уехала! — молотит в виски. — Уехала! Уехала!»

Загнанно хожу по комнате.

«Что со мной?! Почему не попрощался с ней как положено?! Что я наделал?»

«Уехала! — бьет в виски. — Уехала! Уехала!»

Выхожу во двор.

«Неужели уехала?» Двор пуст. Одни провожавшие стоят, укрывшись под наспех сооруженным навесом из брезента. Собирается дождь. Меня не видят.

Машина скрылась за скалой. Унесла с собой запах бензина и гул мотора. Внезапно я сообразил, что бегу, сломя голову бегу за машиной, и оборвал шаг.

Не вижу, чувствую, что стоящие во дворе застыли, наблюдают за мной. И так ощутимы, так нестерпимы их колюче-насмешливые взгляды в спину…

Я медленно, очень медленно повернул назад — дал любопытным время овладеть собой и разойтись, но ни один не шевельнулся. Медленно, тяжело побрел назад. Они расступились, давая мне пройти. «Шпицрутен… сквозь строй…» — мелькнуло у меня вдруг. Нет, солдаты были добрее. Эти по лицу бьют. Иной откровенный взгляд, взгляд в упор куда мучительнее и больней удара розог. Торопливо захлопнул за собой дверь.

В тот день я очень долго работал. И ночью спал хорошо.

Все началось наутро. «Как одиноки мы тут… Одни», — вспомнились слова Наны.

Я встал, сунул руки в карманы и не спеша направился по шоссе. Недалеко от нашего лагеря, у скалы, где в последний раз сворачивает дорога, я присел на белый валун за кустами.

Что же все-таки произошло? Что перевернуло мне душу? Мучаюсь, хочу разобраться, понять как следует, что случилось? Что мне нужно? Чего я лишился?

Почти каждый день бреду к валуну.

Сижу, думаю…

«Как одиноко мне. Какое одиночество».

Неужели это в самом деле так? Неужели одна девчонка заполняла собой мою душу? И так опустошила разлука с ней? Нет. Я уже тогда знал, что это пройдет. Пройдет? Но я хочу ощущать себя нужным кому-то, любимым кем-то. Как все было очевидно, ясно, просто… Неужели еще какая-нибудь увлечет меня так?.. Ничего… Пройдет это. Пройдет? Да, наверно.

Никогда прежде не испытывал одиночества. Неужели я одинок? Нет! Вокруг люди — близкие, подарившие мне жизнь. Я не забыт ими. Просто увидели, что опасность миновала, что я пришел в себя, и занялись своими делами. Я знаю — дорог им, в глубине души они таят любовь ко мне.

Как земля — богатства в своих недрах.

Я тоже чувствую ее, сокровенную, лелеемую в глубине моего сердца. Даже незнакомые люди любят друг друга, но не ведают этого. Нужен лишь повод, чтобы это проявилось. Я убежден — жизнь полна любви.

Но сейчас я валяюсь на земле у белого валуна, и будущее кажется беспросветным. Все безразличны. Думаю только о ней. Только Нана нужна мне! С ней хочу быть!

Я не повернул головы, не встал, просто ощутил, как нерешительно подошел Перула, опустился рядом на колено и, сочувственно потрепав по плечу, прошептал:

— Переживаешь, паря?!

1966

HE МОГУ БЕЗ ТЕБЯ…

«У женщины должны быть красивые руки, — говорил я ей, — такие вот, как у тебя».

Я любил смотреть на ее руки, восхищался ими и недоумевал, почему ее не радовало это. Пальцы у нее были точеные, поразительно чувствительные, они умели пройтись по моей шее, шаловливо и трепетно, сокровенными тропками. Нежность, с какой они касались моей груди, плеч, выдавала таимую ими страсть, но их откровенность шла им же во вред. Мне, лишь мне принадлежали ее руки, и я радовался, гордился — они ласкали одного меня.

Этими руками теперь она держит грудь и кормит ребенка, которого родила от другого.

1

Я любил смотреть на тугие почки вечером. Став под деревом, восхищенно разглядывал их в слепящем свете лампионов.

«Рождается зеленый цвет, — думал я. — Видеть бы художнику все оттенки зеленого, что возникают в почках, пока они еще не раскрылись. Или после, когда лето распустит их, ярко зазеленит, а осень изжелтит, искраснит и иссушит. Человек видит лишь основные цвета, а переходные и не замечает. Эти неприметные полутона существуют для самих себя. Полная гамма встречается лишь в природе».

Ему нравилось смотреть на почки в слепящем свете лампионов весенним вечером. Поле зрения заполняли тонкие веточки и почки, а за ними, совсем близко, покачивалось черное небо, словно бы намереваясь опуститься на ветки. Он знал, что если б оказался на верхушке дерева… Он много чего знал, но никогда не думал о том, что знал. Это наводило на него грусть.