Гномики в табачном дыму - [53]

Ну, а если человек переживает и чувствует, то это кое-что да значит. Одаренный был человек Важа… А потом, когда умолкал его дудуки, к ансамблю дудукистов должен был присоединиться долист и исполнить танец «Книазури»[8]. Важа танцевал, не сходя со стула. Заканчивался танец щедрым жестом — Важа запускал руку в карман, и во все стороны разлетались пятирублевки и десятирублевки. Подбирать их, однако, до поры до времени никому не позволялось. В завершение своего сольного выступления Важа комкал сторублевку и швырял ее тамаде. Едва тамада завладевал сторублевкой, застольники вроде бы шутя алчно налетали на раскиданные по полу деньги. Хорошенькие девицы тоже не зевали, проявляя завидную расторопность и сноровку, — хихикая, визжа, хватали с полу деньги. А Важа с Арчилом хохотали, довольные, восхищенные их живостью и ловкостью. Одна из них была до того хороша, что Гиорги Картлишвили глаз от нее не мог оторвать. Он очень привык к подобным увеселениям и уже не мог без них обойтись. Нравились ему кутежи с юными красотками. Со временем он и театр стал посещать с братьями Мартирозашвили. На премьерах тоже встречались смазливые девочки. После спектакля устраивался банкет. Однажды Важа и Арчил даже на просмотр фильма Феллини «Восемь с половиной» провели Гиорги Картлишвили, хотя на него попасть было почти невозможно. Кинематографисты и то не могли достать билет, а у братьев лишние имелись. После фильма Гиорги три дня как в дурмане ходил, ни с кем не разговаривал. А Важа и Арчил всласть подремали во время сеанса — только поглазеть на голых женщин открывали глаза, толкая друг друга локтем, да еще когда целовались на экране.

— Что делать, Жора-джан, много работаем, устали! — оправдывался Арчил перед Гиорги.

Однажды Арчилу стало плохо, и родные вызвали «скорую помощь». Врач измерил давление, задал два-три вопроса и поставил диагноз: переутомление. Важа сунул Гиорги в карман двадцатипятирублевку, велев отдать врачу. Гиорги проводил врача и, улучив момент, когда они были одни, протянул ему деньги, но тот так на него глянул… Лучше бы плюнул.

— Еще не перевелись такие идиоты?! — искренне не поверил Важа, когда Гиорги вернул ему деньги.

А Гиорги этот взгляд лишил покоя.

У Арчила подскочила температура, поднялась до сорока.

— Как водка! — сострил Важа, глянув на градусник, и задумчиво вопросил: — Кого же вызвать к нему?

Он приводил к брату всех, кого ему рекомендовали. Самых известных и занятых профессоров и академиков заставлял выкроить время и с каждым расплачивался лично, а когда его смущенно благодарили, успокоительно кидал: «Бросьте, что тут особенного?..»

— Выходит, один только этот, со «скорой», дурак? — недоумевая, спросил Гиорги Важу и крепко зажмурился, поскольку перед глазами сразу возник уничтожающий взгляд врача.

— Что мне с ним делать? Что?! — растерянно восклицал отчаявшийся Важа.

— Нитка… Нитка, нитка… — бормотал Арчил в бреду.

— Выболтает, все выболтает, если ему не помочь. — Важа явно паниковал, прикрываясь деланной улыбкой.

В конце концов из Москвы самолетом доставили крупного специалиста. Врач располагал двумя днями, но Мартирозашвили ухитрились оставить его на девять дней. После девятого укола жар у больного спал, на десятый он поднялся с постели. Во сколько обошлось им московское светило, сколько они ему заплатили, сказать не могу, но, говорят, ошалел доктор.

— И он взял?! — не поверил Гиорги.

— А чего ему не брать, есть ему, что ли, не надо?! — заговорил больной.

— Тогда почему тот, со «скорой»… — начал было Гиорги и крепко зажмурился — вы уже знаете почему.

Взгляд врача со «скорой» преследовал и терзал Гиорги, пока не привиделся ему странный сон: на каждой улице города поселилось по одному Мартирозову, и все они обратились в Мартирозашвили, стали множиться — сначала медленно, несмело, а потом как грибы после дождя, и уже все вокруг должны были омартирозашвилиться, а сам Гиорги — ожориться, но в это самое время он проснулся.

— Мы ничем таким… не занимаемся… — доверительно сказал ему как-то Арчил, когда Гиорги Картлишвили, зайдя к ним за щепоткой соли, увидел на столе ворох денег.

Гиорги остолбенел, понятно, — столько денег сразу разве что в кино доводилось видеть. И Арчил решил развеять мрачные подозрения соседа…

— Ты когда-нибудь ковер видел? С ворсом? Ворсистый ковер?

— Видел, — ответил Гиорги, пристыв глазами к деньгам и пытаясь сосчитать их про себя.

— На столе сорок одна тысяча семьсот семьдесят восемь рублей, новыми деньгами! — беспечно сообщил Арчил и снова перешел к делу: — А ты знаешь, из скольких ниток ткется ковер?

— Нет.

— Скажем, из четырнадцати.

— Ну и что?

— А если ткать из тринадцати, что — сесть на него не сможешь или купить откажешься? Может, думаешь, заметишь, что на одну нить тоньше?

— Нет, не замечу!

— В этом суть и путь… в горийскую крепость.

— Не в горийскую, а в тбилисскую — в Ортачала[9], — поправил его Гиорги.

— Бери свою соль и мотай, — обозлился Арчил.

— А мне сон приснился! Хороший такой, цветной, музыкальный — рассказать?

— Не нужно.

— Ну, тогда и мне ни соль твоя не нужна, ни…

— Ну чего, чего обиделся… — Голос Арчила зазвучал примирительно: не хотел, чтобы сосед затаил обиду. — Садись, рассказывай.