Гномики в табачном дыму - [117]

— Согласен. А что скажешь о никеле?

— О никеле? О блистательном герцоге, владельце обширных поместий?

— Он ловелас, сердцеед…

— И его счастье, что искусно владеет шпагой, не то давно б покоился в фамильном склепе.

— Влюбилась в него? — я заглядываю Инне в глаза. Она тоже смотрит на меня в упор. И очень тихо, едва слышно отвечает:

— Страшно, ужасно влюбилась.

И так крепко целует, что я долго пялюсь на таблицу Менделеева, пока различаю следующий элемент.

— Селен! Селен — какой?

— Я обо всех элементах должна высказаться?

— Особа неопределенного пола, таинственная, то ли старуха древняя, то ли старик со спутанными лохмами, в отрепьях.

— Похожая на ведьму или колдуна — из любого фильма.

— Но никто не знает всего о Селене.

— Бром, ничего, кроме лекарства, на память не приходит.

— Успокаивает нервы. Тебе сейчас был бы весьма кстати.

— В порошке или в таблетках?

— Ха-ха-ха, не смеши! Ах, до чего остроумны женщины!

— Конечно, конечно, женщины ведь не умеют шутить!

— Если судить по тебе, женщины еще много чего не умеют.

— Зачем по мне, вообще…

— И вообще.

— Изводишь?

— Говорю с полной ответственностью и серьезностью.

— Поклянись, если так.

— Зачем мне клясться, глупышка. Извини, не привыкла еще к моим шуткам?

— В том-то и беда, что слишком привыкла и не смогу уже обойтись без твоих безобидных шуток… — у нее дрожит подбородок.

— Как же быть, скажи. Как скажешь, так и поступим.

Я толкаю ее. Она не шевелится. Уставилась на таблицу, но явно не видит ее.

— Что ты молчишь!

— Цезий… В честь цезаря?

— Как нам быть, спрашиваю!

— Платина — богатая женщина. Миллионерша. А по-твоему?

— Как нам быть?

— Аурум… Никаких ассоциаций, кроме богатства, не вызывает. Иначе и не может быть — золото!

— Давай будем вместе и…

— Что? Повтори, — она не дает закончить фразу.

— Давай будем вместе!

— Вместе?

Инна смотрит в мои глаза, в самую глубь их, мне чудится, что из ее зрачков в мой мозг проникают лучи, шарят там, выискивая нечто сокрытое. Знаю, понимаю, чего они доискиваются, и мне обидно ее молчание. Инна закрывает глаза и чуть погодя шепчет:

— Таллий… Смешно, но, по-моему, это стройная женщина, Таллиума…

— Не спорю. Я хочу всегда быть с тобой.

— Закрой глаза.

— Закрыл.

— Повтори свои слова.

— Хочу всегда быть с тобой.

— Повтори еще раз.

— Хочу всегда быть с тобой.

Инна поворачивает голову ко мне. Глаза у нее все еще закрыты, она неловко, странно целует меня… Я обнимаю ее, дрожащую… И ничего больше не хочу знать…

Мы тихо лежим рядом. Радость во мне хлещет через край. Боюсь, не выдержит сердце счастья, разорвется. Блаженная тишина дурманит голову, и кажется, будто мы лежим на повозке с сеном и лошади цвета сена несут нас по облитому солнцем пустынному полю, полю нет предела, нет предела и нашему счастью, как и покою, и тишине тоже.

— А уран? — звучит где-то вдали знакомый голос.

Я в радужном настроении, мне кажется, что мы с Инной самые добрые, самые красивые и здоровые. И у Инны взгляд озарен светом, хотя глаза полны слез, но это слезы счастья.

Где-то поблизости девушки поют протяжную русскую песню.

— А уран? — звучит где-то вдали знакомый голос.

— Оставь, — шепчу я.

Инна приникает ко мне так, словно стремится слиться со мной и тем спасти себя. Инна боится. Инна права. Понимаю, что ей незачем бояться, но понимаю и то, что она права.

— Чего ты боишься?

— Урана. Уран — война.

— Войны не будет.

— А если будет?

— Говорю — не будет. Почему она должна быть, ну почему?

— Боюсь, и все.

— Знаешь, когда я думаю о войне, мне делается страшно. Если вспыхнет война, камня на камне не останется! Земля превратится в сплошное кладбище. Никак не пойму, с какой стати мне вдруг умирать, что я успел сделать, что познал и увидел, чтобы исчезнуть из жизни?..

— Детство так быстро промелькнуло, даже в памяти не сохранилось… Я и живу-то каких-нибудь шесть лет, с того времени, как ощутила себя женщиной — с шестнадцати, скажем. И если война и мы все погибнем, получится, что я всего шесть лет прожила на свете!

— Войны не будет.

— А вдруг начнется! Сколько всего не придется испытать, познать, совершить. А я… У меня же грандиозные планы!

— Ты еще только строишь планы, другие уже осуществляют задуманное. И ты, и я, и все порядочные люди хотят завершить начатое дело!

— Увидишь, я создам прибор для поиска благородных металлов и назову его твоим именем.

— Хватит с нас, прошли через голод и нужду, хлеб по карточкам получали, в очередях за керосином стояли… Ты ничего не помнишь, в войну родилась, а я сидел в бомбоубежище с узелком и смотрел на грустные лица соседей. Конечно, я не понимал тогда всей глубины происходившего, но на душе было горько, тяжко, и я плакал. Плакал еще и потому, что плакала мать.

— Не надо рассказывать, молчи.

— Ты права, чего я ударился в воспоминания. Налей чаю, в горле пересохло. Войны не будет. У меня дар предсказывать, предвидеть. Сколько раз сбывались мои слова. Так вот, войны — всеми фибрами души чувствую — войны не будет. Невозможна война, немыслима она, абсурдна. Налей-ка чаю…

— Точно не будет?

— Говорю же — не будет. А кроме того, в древнегреческой мифологии Уран — божество, олицетворяющее небо. Он сочетался браком с богиней земли Геей и завел до полусотни детей. Потом его, не помню уж почему, то ли изувечили, то ли убили.