Гномики в табачном дыму - [116]

— Не верю! Не верю!

Лыжи ее внезапно заскользили, и она почти падает. Я мгновенно подхватываю ее и удерживаю на ногах. Но тут и мои лыжи разъезжаются. Мы падаем. Смеемся. Встаем. В волосы Инне забился снег, снежинки тают на лице. Хочу стряхнуть с ее волос снег, но руки мои не выпускают Инну… Если б еще одна рука была… Третья рука!.. Черт-те что приходит в голову! А почему бы, собственно, и нет? Наверняка не помешала бы. Особой красоты человеку не придаст, это ясно… Нарушит симметрию.

— О чем задумался?

— Так, ни о чем! Глупости лезут в голову.

— И вашей милости приходят в голову ничтожные мысли?

— Наша милость ничем не отличается от других. Наша милость подобна всем.

— Будь ты «всем подобный», не полюбила бы тебя так сильно.

— Ошибаешься. Я — заурядный, обыкновенный, а ты вот — нет. Лишь женщины способны быть необыкновенными, в частности женщины, подобные тебе. Ты красива.

— Темур!

— Это вопрос вкуса. О вкусах не спорят.

— Мысль не новая.

— Я убежден, что ты красивая, а вообще мог бы и не высказывать своего мнения.

— Еле расщедрился на комплимент и уже сожалеешь?

Мы медленно продвигаемся по тропинке. Выходим к двадцатиметровому трамплину, и впереди открывается невообразимо красивая панорама.

— Съедем? — у Инны загораются глаза.

— Или полетим? Слетим, да?

— Хватит насмехаться.

— А ощущение какое?! Поразительное, верно?

— Перестань, прошу!

— Ощущение свободы и легкости, да?

Инна не отвечает, заливается краской, даже сквозь румянец заметно. Неожиданно срывается с места и очертя голову устремляется вниз. Я лечу за ней, страшусь — не упала бы, покалечится при такой дикой скорости.

— Тише, тише! — кричу ей.

Инна на миг оглядывается, сует палки под мышки и, согнувшись в коленях, подавшись вперед, летит дальше.

Расстояние меж нами сокращается. Лыжники уступают путь, останавливаются, следят за Инной. Она ловко обходит их и несется дальше. Волосы развеваются, рассыпаются по плечам, застилают ей глаза.

— Инна, стой!

Она будто не слышит.

— Инна, прости меня…

Она застывает на месте, я резко торможу и, потеряв равновесие, падаю к ее ногам.

— Ой! — Инна всплескивает руками.

— И теперь не простишь? — спрашиваю я на коленях, смахивая снег, чтобы открыть глаза. Инна молча снимает лыжи и уходит, оставляя их на снегу. Я подбираю лыжи и следую за рассерженным ангелом.

После обеда человек обычно бывает в благодушном настроении. Инна, напевая, приводит в порядок наши ботинки и костюмы.

Смеркается.

На печке закипает кофе, распространяя волшебный аромат.

Я выношу лыжи во двор, под ель.

Холодно.

Спешу обратно в дом. Дверь заперта.

Барабаню.

— Потерпи немного.

— Отопри, нашла время шутить!

— …

— Что ты там делаешь?

— Раздеваюсь.

— Уже ложишься?!

— Представь себе.

— Почему?

— …

Дверь наконец открывается.

— Что ты так рано ложишься?

— Хочу и ложусь.

— Что случилось?

— …

— Объяснишь или нет?

Инна натягивает одеяло на голову. Я переворачиваю ее к себе.

— Почему плачешь?

— Не знаю… Не пойму, что со мной творится.

— Из-за чего расстроилась моя девочка, что с тобой?

— Хочу всегда быть счастливой.

— Ты знаешь, в чем счастье?

— Нет и не хочу знать. Я хочу, чтобы таким был каждый мой день, слышишь — каждый мой день!

— Успокойся и подвинься немного, лягу.

Инна не шевельнулась.

— Спеть тебе колыбельную?

— Налей мне кофе.

— Кофе перед сном вреден.

— А я не собираюсь спать.

— Зачем же легла?

Я встаю. Наливаю кофе в чайные стаканы — по полстакана.

— Сколько положить сахару?

— Послаще.

— Опять плачешь?

— …

— Перестань! Два куска хватит?

— Да.

— Перестань плакать, не серди!

Всхлипывая, Инна пьет кофе, потом я мою стаканы. Инна снова лежит лицом к стене.

— Перестань плакать, Инна, не то не знаю, что я с тобой сделаю!

Инна молчит. Я кидаюсь к ней и резко поворачиваю к себе.

— А теперь смеешься?!

— Глупая я.

— В этом я никогда не сомневался.

— Не насмехайся, а то зареву…

— Подвинься.

Инна удобно приникает к моей груди и целует в подбородок.

Прямо перед нами Периодическая система Менделеева.

Хочу вывести Инну из нервного состояния, но как — не соображу. Безотчетно всматриваюсь в таблицу.

— Ты помнишь первый элемент в таблице Менделеева?

— …

— Я серьезно, какой, а?

— А ты не видишь?

— Водород? Нет, как-то иначе называется…

— Гидрогений.

— А что это такое, как ты представляешь себе этот гидрогений?

— Никак.

— А гелий? Гелиос, кажется, с солнцем связано, да?

— Да.

— Литий! Так и вижу хрупкое, тонкое, как тростиночка, эфемерное создание!

— А бор как выглядит? — улыбнулась Инна.

— Бор — евнух, кастрат, я убежден, не спорь. Неон, аргон, магний, радий — рыцари, прославленные воины и военачальники, обитатели древнего Кипра, знать и прочие, как указывается в ремарках хорошей пьесы.

— Натрий… Представляю себе злоязычную кумушку Натрию, в платке, с морщинистыми руками, изуродованными подагрическими узлами.

— И силиций видится мне женщиной — Силиция!

— Верно. Но женщина с этим именем должна быть алчной и зловредной. То же и кальций — Кальция!

— Чепуха. Почему?

— Не спорь, пожалуйста, из-за других еще ссориться!

— Слова тебе не скажи, сразу обижаешься, как маленький, — ворчит Инна.

Меня же увлекла игра, и я пытаюсь дойти до конца таблицы.

— А хлор?

— Хлор — врач, нет — врачиха, Хлора, строгая, в очках. Все боятся ее, трепещут перед ней. В палате при ее появлении воцаряется тишина. Отличный специалист и потому всеми уважаема. Согласен?