Гнездо аиста - [50]

Резеш, спотыкаясь, добрел до стола и схватил кухонный нож. Лицо его вдруг исказилось. Это уже был не он — готовность убить заслонила все, рвалась наружу, в глазах затаилась смерть.

— Господи Иисусе! Что ты?! Нет, нет! Не смей! Нет! — Марча кинулась к мужу, вцепилась в него.

— Пусти меня! — кричал он.

Но Марча буквально повисла на нем. Она обнимала его, прижимала его голову к своей груди, ласково гладила волосы.

— Нет, нет, Мишко! Нет. Нет. Не-е-ет! — молила она.

3

Канадец долго стучал в запертые ворота Тирпаковых. Петричко стоял рядом.

— Ладно, оставь. Пошли туда, — указывая на дыру в заборе, тихо сказал он.

Кулак Канадца продолжал с ожесточением обрушиваться на ни в чем не повинные доски. Они трещали, прогибались, но никто не выходил на стук. Только во дворе захлебывалась от лая собака.

— Проклятье!.. Иди-ка сюда! Иди и ты сюда! — крикнул Петричко Павлу, который гнал мимо двора Тирпака коров Резеша.

Павел бросил кнут Ивану и пролез следом за Петричко во двор. Пес накинулся на них, но они все же вошли в хлев.

Павел хорошо знал обеих коров. Лысуля вся лоснилась, а Ружена стояла грязная, облепленная навозом. Он направился к Ружене.

— Ну ее к дьяволу! Возьми другую. Да будь поосторожней. Знаешь, если Зузка накинется… — подмигнув, сказал Петричко.

Только они вывели Лысулю из хлева, как дверь дома распахнулась и на пороге появилась Зузка.

— Стойте! Отпустите ее, чертовы грабители! — закричала она.

— Чего орешь? Сама должна была пригнать, — отбрил ее Петричко и пошел открывать ворота.

Корову вел на веревке Павел. Зузка бросилась к нему.

Ее разгоряченное, злое лицо, раздувающиеся ноздри, зеленовато-желтые пылающие глаза были уже совсем рядом с его лицом. Если она сейчас врежется в меня, я отлечу, подумал Павел и еще крепче сжал в руке веревку.

Жаркое дыхание Зузки обжигало его. Он не выдержал, отпрянул в сторону и, швырнув ей веревку, крикнул:

— На! И катись вместе с нею ко всем чертям!

Павел снова пошел в хлев, быстро отвязал вторую корову. Но та лежала и не хотела вставать. Только когда он хорошенько огрел ее кнутом, она поднялась и пошла за ним.

Зузка погнала Лысулю в хлев и снова столкнулась с Павлом.

— Дай дорогу! Посторонись! — прошипела она ему в лицо.

Но на этот раз он не отступил. Посторонилась Зузка, хотя вся кипела от ярости. Позади нее стоял Микулаш, оцепенелый, словно в воду опущенный, с красными пятнами на землисто-сером лице.

— Не сходи с ума, Зузка! Ведь я же получаю пенсию, — тихо увещевал он жену. — Если у меня ее отберут…

— Ну и пусть забирают, хоть с тобой вместе! — завопила она. — Да, да, пусть берут вместе с тобой! Мне от этого хуже не будет! — И снова напустилась на Павла: — Ничего, придет время — и ты еще приведешь мне мою Ружену обратно. Похоронщик несчастный!

Микулаш прикрикнул на пса, который с визгом бегал среди всполошившихся кур.

Петричко открыл ворота, и Павел под водопадом Зузкиных ругательств вывел корову на площадь.

Соседи гурьбой потянулись за ними.

— А как с лошадьми? Лошадей брать не будут? — прорвался сквозь галдеж чей-то голос.

— Лошадей, слава богу, не берут!

— И на том спасибо. Гляди! Провожаем коров, как на войну рекрутов провожали…

Зузкина корова — она еще во дворе стала упираться — испуганно шарахалась из стороны в сторону. Павел остановился.

— Дайте пройти!

Он укоротил веревку и подогнал корову ближе к ручью. Тут вести ее было легче: она могла рваться только в сторону шоссе. Он уже почти обогнул площадь, как вдруг позади раздался истошный женский крик. Он обернулся и увидел отца, чуть ли не бегом гнавшего двух коров. За ним мчалась Олеярова.

— Воровская шайка! Разбойники! Разбой-ники!.. — уже хрипела она и, размахивая палкой, старалась обогнать отца, чтобы повернуть коров обратно.

— Эй! Прочь с дороги! — крикнул отец. — Ты что, взбесилась, Бернарда?

Но Олеяровой удалось прошмыгнуть на узкий мостик, по которому отец должен был вести коров. Широко расставив ноги и раскинув руки, она завопила:

— А я не дам… не дам их! Восемнадцать лет выхаживала я дочь и этих коров получила не даром… Не отдам я их, слышишь!

Испуганные криком животные остановились на мостике; отец растерянно озирался по сторонам. И в эту минуту на другом конце мостика за спиной Олеяровой появился Канадец, схватил ее, поднял и легко, как перышко, унес с мостика.

— Пусти! Пусти! — надсаживалась она, тщетно стараясь вырваться из могучих объятий Канадца.

Ослабев, она снова принялась поносить отца:

— Старый хрыч! Дьявол плешивый! Ты срываешь на нас зло из-за того, что Анна не вышла за Павла! Старый разбойник!

— Держи ее! — крикнул Канадцу отец.

Но Олеярова уже не сопротивлялась, а только тонко и протяжно сипела.

Коровы перешли через мостик.

Павел увидел бегущую к ним Анну, и в ту же минуту его пронзила острая боль в запястье, вокруг которого была намотана веревка. Корова резко дернулась, и он только потом осознал, что бежит по илистому дну ручья и в сапогах его хлюпает ледяная вода. Шоссе, стволы орехов, мостик, фигуры людей — все завертелось у него перед глазами. Он отчаянно старался удержать равновесие.

Наконец Павел снова почувствовал под ногами твердую землю. Каждый шаг по шоссе острой болью отзывался в его ступнях. Ладони и пальцы горели. Ах ты подлая тварь! Ты же прешь, как танк! Если я тебя не удержу, ты меня свалишь с ног и будешь волочить за собой, как тряпку. Ох, Павел, доведет тебя эта проклятая Зузкина корова до чахотки, и станешь ты похож на беднягу Тирпака…