Гнездо аиста - [48]

— После «крестин» он так и не появлялся у нас, — заметил Канадец.

«Крестины» — это то собрание, когда приняли решение привести весь скот на кооперативный двор. Сойка выступил тогда с большой речью. Уж так старался, так старался, чтобы его слова дошли до сознания каждого. «И если дети ваши спросят вас: а что вы делали, когда страна наша начала строить социализм? — у вас будет чистая совесть», — говорил он.

— У бригады хватает дел в Стакчине, — сказал Петричко. — Мы и сами справимся. Сами разместим весь скот — кто же может лучше нас сделать это? — Он улыбнулся. — Вот, видите, как нам пригодились хлева Зитрицкого и Хабы!

Павел продолжал глядеть на площадь. Она по-прежнему пустовала. Только голуби кружили над нею. Павел посмотрел на часы. Ну, зачем двигаются, зачем отмеряют время эти стрелки! — с досадой подумал он.

И в эту минуту послышались чьи-то торопливые шаги.

Эва, наверное, уже в десятый раз беспокойно выглядывала в окошко. И видела все то же: дорогу, штакетник, сеновал Олеяров, сарай Гунара; ручей, дугой огибающий площадь; верхушки оголившихся орехов над крышами; подмерзшее, освещенное солнцем шоссе…

Беспокойство ее росло. Она прошлась по горнице. Геленка, лежавшая на застланной постели, спала, тихонько посапывая. Марек был занят деревянными кубиками, которые он раскладывал на табуретке.

Ей давно уже надо было быть в кооперативном хлеве, но, видно, спешить туда пока незачем. Никто из соседей еще не открывал своих хлевов, никто не вел коров в общий…

Эва снова вернулась к окну.

Почему здесь все так переменилось? — думала она. Сколько же ей было, когда Иван привел ее сюда? Неполных восемнадцать. Он звал ее тогда Черноголовкой, и она уже три месяца носила под сердцем новую жизнь. По утрам Иван уезжал на велосипеде в Горовцы на работу; каждый вечер она встречала его у околицы. Ручей весело журчал, вода в нем пенилась. Иван соскакивал с велосипеда; одной рукой он вел за руль машину, другой обнимал ее плечи. Так они и шли по деревне до самого дома.

Потом в Трнавке организовали кооператив. Дуреха! В тот день, когда Ивана избрали председателем, она была такой счастливой — стало быть, он в деревне что-то значит! И ему не нужно будет больше ездить в Горовцы, — он всегда будет рядом с нею. Но напрасно она радовалась — день тот, как оказалось, принес ей столько огорчений… Уже назавтра Резешова и Тирпакова стали у нее допытываться: «Сколько получил Иван за то, что остался в деревне и ходит вербовать в ЕСХК?»

Ну а потом чего только не пришлось ей слышать и пережить…

Эве было уже невмоготу оставаться дома. Пойду, решила она. Но ведь придется взять обоих ребятишек. Теперь она их всюду за собой таскала. А как дальше-то будет? Соседка Гунарова не заходила с той самой минуты, как в деревню приехала эта «весна». Прежде Гунарова охотно присматривала за ее детьми, хотя Пишта Гунар этого не одобрял. Славная она женщина. Интересно, зайдет ли еще когда к ним? Вот только мать Пишты еще перемолвится иногда с ней словечком. Старушке нипочем, что сын и невестка злятся на соседей. Только ей нипочем…

Эва забрала у Марека кубики, а ему так не хотелось бросать игру. Он вырывался и хныкал, когда она его одевала.

— Перестань! — резко прикрикнула она на сынишку.

Мальчик вытаращил на нее большие карие глаза и притих. Четырехмесячную Геленку Эва закутала в шаль. Поглядела на улицу и облегченно вздохнула. Нигде никого.

Не успели они, выйдя за ворота, сделать несколько шагов, как к ним кинулась Олеярова. Ее черные, как деготь, глаза горели. Она размахивала костлявыми руками у самого лица Эвы и, брызжа слюной, вопила:

— Гадина! А вы еще кричите и пишете, что в кооперативы вступают добровольно?! — Голос ее срывался, она задыхалась. — Куда же вы нас гоните, сволочи? Матерь божья! Да всех вас передушить было бы не грех!

Ошеломленная Эва глядела на соседку, словно на какой-то призрак, ноги у нее одеревенели.

С самого первого дня, как переехала она к Ивану, у них с Олеяровой все шло по-хорошему. Как часто именно тут, на дороге, останавливались они, чтобы поговорить. Еще совсем недавно она одалживала соседке керосин и передавала через забор бутылку; вместе ловили кролика, который убежал у Олеяров из клетки. Но после того, как в Трнавке побывала «передвижная весна», соседка не обмолвилась с нею ни словом. А теперь вот вся кипит от долго сдерживаемой злости.

Эва не нашлась что ответить. Правой рукой она притянула к себе расплакавшегося Марека, а левой сжимала завернутую в шаль Геленку.

— Воровская шайка — вот вы кто! Все пошло прахом! Только я вам ничего не дам, ничего от меня не получите — и не мечтайте! Господь покарает вас за ваше злодейство. — Олеярова истово перекрестилась и запричитала: — Святый боже, трисвятый господь наш, покарай нечестивцев! Будь ты проклята, шлюха окаянная! — взвизгнула она под конец.

По телу Эвы побежали мурашки. Она огляделась. На крыльце, прислонившись спиной к двери, стоял старик Олеяр и молча смотрел на нее. Его лицо, заросшее седой щетиной, было печальным, усталым, даже каким-то отупелым. Словно бы он стоял у еще дымившегося пепелища родного дома.