Гнезда русской культуры (кружок и семья) - [186]

Всю жизнь Иван Аксаков мучился мыслью о неоригинальности своего поэтического труда. Если бы после «Бродяги» кто-нибудь разубедил его в этом!

По-видимому, никто, в том числе и родные, не сделали или не смогли этого сделать. Во всяком случае, работая над «Бродягой» и переживая минуты глубокого художественного удовлетворения, Аксаков продолжал терзать себя сомнениями в силе и самобытности своего дарования. Это стало одним из факторов, помешавших ему завершить поэму.

В январе 1849 года Иван Сергеевич вернулся из Бессарабии в Москву и вскоре выехал в Петербург, чтобы составить подробный отчет о поездке. И тут на него обрушился неожиданный удар: 17 марта он был арестован.

Причиной ареста явилась перлюстрация его писем, адресованных родным. В этих письмах Иван Сергеевич выражал возмущение по поводу ареста Ю. Самарина за написание «Писем из Риги», критикующих действия администрации в прибалтийских землях, да и сам он весьма вольно высказался о высшем петербургском обществе. Сколько ни убеждал Сергей Тимофеевич сына соблюдать при переписке осторожность, не помогало, и вот теперь пришлось расплачиваться.

Арестованному было предложено III Отделением дать подробнейшие ответы, касающиеся и его деятельности, и образа мыслей, затем вопросы вместе с ответами показали Николаю I, который все внимательно прочитал и отдал шефу жандармов графу А. Ф. Орлову распоряжение: «Призови, прочти, вразуми и отпусти».

Ивана Аксакова «отпустили», ибо в своих ответах он энергично защищал принцип самодержавия и обличал безбожный и бунтовщический Запад, имея в виду последние политические события – Революцию 1848 года. Иван Сергеевич не притворялся, не лукавил: подобно другим славянофилам, он был противником революционных преобразований и насильственных мер. Однако тот монарх, которого подразумевал Аксаков, далеко не совпадал с реальным обликом русского императора. Это был идеальный и, конечно, в действительности не существовавший образ, глава всего русского народа, царь, «который несет за него все бремя забот и попечений о его благосостоянии». Понятно, что в своих ответах на допросные пункты Иван Сергеевич не мог (и не собирался) говорить всего. Но и сказанного было достаточно, чтобы, по выражению проницательного мемуариста П. В. Анненкова, «император таки подметил струю протеста, в ней (в записке. – Ю. М.) невидимо просачивающуюся». Об этом свидетельствуют слова из той же резолюции Орлову: «…прочти, вразуми…». А еще больше – установление за Аксаковым тайного полицейского надзора, о чем сам Иван Сергеевич на первых порах ничего не знал.

В мае того же года Аксаков получил новое назначение – в Ярославль. С юго-запада на северо-восток, из Молдавии в глубину России – так кружила и мотала его судьба.

В Ярославле Иван Сергеевич пробыл около двух лет, до марта 1851 года, колеся по окрестным городам и весям (Романов-Борисоглебск, Рыбинск, Пошехоны, Углич, Ростов, Молога), заступаясь за обиженных, восстанавливая справедливость, творя множество мелких, порою почти невидимых добрых дел.

В Рыбинске он помог крепостной девушке, выкупленной в купеческую семью на новую кабалу, обнаружить обман и получить отпускную. «Вы знаете, – писал он отцу, – я по всем таковым делам адвокат постоянный». И Сергей Тимофеевич одобрил: «Разумеется, ты поступил как следует; я точно то же сделал бы на твоем месте…».

Из писем отца Иван Сергеевич узнает, как идут дела в родном доме. Верочка и Оленька болеют, а Константин неожиданно изменился к лучшему: «полон бодрости, деятельности и энергии» – ждет премьеры своей пьесы «Освобождение Москвы в 1612 году», работает над русской грамматикой. Приезжал Гриша с женою и «с нашей поистине прелестной внучкой», которой исполнилось пять месяцев и «которую все без исключения полюбили». Едва уехал Григорий с семьею, как нагрянули братья Сергея Тимофеевича Аркадий и Николай (он теперь предводитель дворянства в Симбирске и «много пользы» принес своему краю) и сестра Анна. В иные дни, как и в прежние добрые времена, за обеденным столом собиралось до двадцати человек. Но от шампанского приходилось отказываться: «право, совестно платить 10 рублей за бутылку, не имея свободных денег».

В аксаковском доме появились новые лица, среди которых выделялся Иван Тургенев, начинающий писатель, уже завоевавший громкое имя и своими поэмами, и особенно первыми рассказами из цикла «Записки охотника». «Он мне очень понравился, – сообщал Сергей Тимофеевич Ивану, – может быть, его убежденья ложны или, по крайней мере, противны моим, но натура его добрая, простая…»

Зато какими же пошлыми и ограниченными казались теперь С. Т. Аксакову некоторые его старые друзья, видевшиеся ему прежде в ореоле таланта и ума. Например, Загоскин: «…в миллион раз будет рассказывать мне, что он, как свои пять пальцев, знает Россию, тогда как он, русский по натуре, знает ее менее иного иностранца».

В сентябре 1849 года Сергей Тимофеевич поздравил Ивана с днем рождения: «Итак, 26-го сентября исполнилось тебе 26 лет. Эти цифры уже никогда не сойдутся вместе, разве проживешь 126 лет».

В это время Сергей Тимофеевич продолжает работать над «Записками ружейного охотника» и мечтает прочесть их Ивану. «Я постоянно удерживаю себя, чтоб не увлекаться в описании природы и посторонних для охоты предметов; но Константин и Вера сильно уговаривают, чтоб я дал себе волю: твой голос решит дело». Предоставление Ивану права решающего голоса свидетельствует о том, как высоко оценивал Сергей Тимофеевич его эстетический вкус, отдавая ему предпочтение даже перед словом Константина.