Гнезда русской культуры (кружок и семья) - [175]

Вот почему Гоголь, еще не прочитав брошюры К. Аксакова, зная о ней по полемическим откликам и из отзывов знакомых, отнесся к ней весьма неодобрительно. Он написал Константину Сергеевичу из Рима прохладное письмо, в котором укорял его в «излишестве» и необдуманности: «Вы горды, вы не хотите сознаться в своих проступках или, лучше, вы не видите их». Он советовал Аксакову «стряхнуть пустоту и праздность» прежней жизни, не дремать «за бабьей прялкой», обратиться к «великому поприщу» – изучению русского языка. Гоголь, знавший о давних филологических интересах и наклонностях Аксакова, хотел переключить его внимание от высоких умозрительных проблем к живому и конкретному делу.

Константин Аксаков обиделся и не ответил на это письмо.

Гоголь попытался несколько смягчить впечатление. «Константину Сергеевичу скажите, что я не думал сердиться на него за брошюру, – просил он Аксакова-старшего, – напротив, в основании своем она замечательная вещь. Но… горе тому, кто объявляет какую-нибудь замечательную мысль, если эта мысль еще ребенок…»

Затем Гоголь написал самому Константину Сергеевичу: спрашивал о текущих делах, об общих знакомых, но в конце все-таки не удержался от упрека: в брошюре «не прогневайтесь – видно много непростительной юности». Тень неудовольствия Гоголя невольно пала и на Сергея Тимофеевича: почему он не сумел удержать сына от опрометчивого шага?

В это время и в последующие годы Гоголь напряженно и тяжело писал второй том «Мертвых душ». Аксаковы жадно ловили каждое известие, каждый намек, относящиеся к ходу работы над поэмой. Таких известий и намеков до них доходило немного. Значительно больше знала Смирнова, с которой Гоголь был откровеннее. Кое-что Александра Осиповна пробалтывала в разговоре с Иваном Аксаковым; последний же сообщал полученные сведения домашним. Это еще более подогревало их нетерпение, но одновременно пробуждало чувство некоторой обиды на Гоголя и ревности к его калужской корреспондентке.

И тут пришло известие о том, что в Петербурге П. А. Плетнев печатает новую книгу Гоголя. Нет, не второй том «Мертвых душ», а «Выбранные места из переписки с друзьями». Эта книга, чрезвычайно богатая этическим, социальным содержанием, вместе с тем отразила всю глубину кризиса, который переживало творческое сознание Гоголя, всю остроту и мучительность противоречий, в которые была ввергнута его душа…

Сергей Тимофеевич и Константин Аксаковы отнеслись к «Выбранным местам…» резко отрицательно. «По моему убеждению, – писал Аксаков-старший Гоголю 26 июля 1847 года, – вы книгой своей нанесли себе жестокое поражение… Вы так мне дороги, что всякий действительный вред, всякое поражение вашей славы как писателя и человека – мне тяжкое оскорбление!»

В ответном письме Гоголь говорит Сергею Тимофеевичу: «Да, книга моя нанесла мне поражение, но это была воля Божия… Без этого поражения я бы не очнулся и не увидал бы так ясно, чего мне недостает».

Казалось, Сергей Тимофеевич хотя бы в некоторой мере должен быть удовлетворен. Гоголь соглашается с ним в главном, признает свое поражение.

Но одновременно он высказал много такого, что глубоко поразило и обидело Аксакова. Объяснения Гоголя вышли далеко за пределы обсуждавшегося вопроса – о последней его книге – и затронули весь характер отношений между ним и аксаковским семейством.

Гоголь обвинял Аксакова – кто бы мог это подумать? – в излишестве любви, в излишестве заботы о нем, словно любовь и забота – это нечто дурное и недостойное. «В любви вашей ко мне я никогда не сомневался… – писал Гоголь. – Напротив, я удивлялся только излишеству ее, – тем более, что я на нее не имел никакого права: я никогда не был особенно откровенен с вами и почти ни о чем том, что было близко душе моей, не говорил с вами…»

Когда Гоголь (через Шевырева) узнал, что эти строки прозвучали для Сергея Тимофеевича «огорчительно», то он решил объясниться. Дескать, всякие искренние признания – это «новые горючие вещества, подкладываемые в костер дружбы». «Рассудите сами, – шутит Гоголь, – что за соус, если не поддадут к нему лучку, уксусу и даже самого перцу, – выйдет пресное молоко». Гоголь давал понять, что от горького «соуса» его отношения с Аксаковыми только окрепнут. Поэтому не грех и повторить что-то, высыпать новую изрядную пригоршню специй. «В письме моем к вам я сказал сущую правду: я вас любил, точно, гораздо меньше, чем вы меня любили».

Гоголь оправдывался и утешал, но его утешения оборачивались для Сергея Тимофеевича новыми щелчками и ударами. Тем более что Гоголь подводил под свои действия такую основу, которая со стороны могла показаться откровенным себялюбием и эгоизмом.

«Любить кого-либо особенно, предпочтительно я мог только из интереса. Если кто-нибудь доставил мне существенную пользу и чрез него обогатилась моя голова… словом, если чрез него как-нибудь раздвинулись мои познания, я уже того человека люблю, хоть будь он и меньше достоин любви, чем другой, хоть он и меньше меня любит».

И от обороны Гоголь вновь переходит к наступлению: «Почему знать? может быть, я и вас полюбил бы несравненно больше, если бы вы сделали что-нибудь собственно для головы моей, хоть бы написаньем записок жизни вашей… Но вы в этом роде ничего не сделали для меня. Что же делать, если я не полюбил вас так, как следовало бы полюбить вас!» Дескать, пеняй на самого себя – сам виноват…