Гнев - [13]

* * *

3 ноября 2028 года, 16:50. Зорн наслаждался путешествием в поезде из Парижа в Амстердам. Надолго или нет, но шаман помог. Зорн чувствовал себя прекрасно, приступы казались неудачным сном, он был как никогда живым, ехал налегке провести пару вечеров в мутных шалманах Амстердама. Гаш, трава или проститутки – как расслабиться, он еще не решил. Его манила и опера, в ней было много рассудочной страсти, которая отзывалась в нем яростной жаждой жить. А перед оперой был план – зайти в кофешоп.

Он купил билет на старый поезд, который ехал древней черепахой, никуда не торопясь. Внутри были обитые велюром деревянные кресла, он с удовольствием поерзал, устраиваясь поудобнее. И смотрел на пейзажи, которые плыли за окном. Редкое для после Заката светило солнце, до Амстердама оставалось несколько часов. Зорн бездельничал и считал, что для этого идеально устроены поезда, когда можно ничего не делать и просто смотреть на картинки, которые реальность разворачивает перед тобой, не требуя никакого участия, даже реакции. Он бы всю жизнь провел в поездах.

И тут все поменялось.

Она вошла в вагон, как будто случайно обернулась – но Зорн хорошо знал этот взгляд. И, конечно, ее он тоже знал.

– Ева! – окликнул он.

И в ту же секунду понял, что она заметила его гораздо раньше и ждала только, чтобы он сам ее увидел. Она направилась прямо к нему, с каким-то ведьминым смешком прильнула к его губам и, через мгновенье отпрянув, непринужденно села в кресло напротив.

– Какой сюрприз.

Улыбнулся Зорн, наблюдая, как она расправляет на своих красивых коленях складки модного новехонького пальто. И вспомнил, как последний раз видел ее в начале лета в обжигающем взгляд шелковом коротком платье, по обыкновению, абсолютно черном. В Еве совсем не было всепоглощающей женской витальности, понятной и легкой, победной, дающей, но и целиком, до костей, забирающей. Ева, напротив, не нуждалась, похоже, ни в ком. В ней не было тепла, но не было и отчужденности. Она напоминала тревожное произведение искусства, которым можно было любоваться, но которым невозможно владеть. Худая, бледная, с копной черных волос, холодными серыми глазами, острыми скулами. На ней было черное пальто, черная же водолазка и узкая юбка, тяжелый гранатовый в золоте браслет на запястье, сапоги до колен с замком в виде головы змеи, какой-то слабо уловимый хищный парфюм, мелкие, неброские детали – вещи, от которых всегда исходил тонкий аромат денег и опасности. Ее внешняя красота и хрупкость в первый раз их встречи ввели его в заблуждение. На самом деле, как он потом не раз убедился, она отлично могла позаботиться о себе. Он поймал себя на мысли, что ему жаль, что между ними никогда ничего не было.

Ева небрежно кинула черный портфель в соседнее кресло и с улыбкой убрала прядь волос со лба.

– Все еще дуешься из-за Парижа?

Зорн пожал плечами.

– Нет, обожаю, когда меня подставляют, кидают на деньги, а потом мне приходится заметать следы и ложиться на дно на месяц-другой. И ты даже не сказала, что тебе нужно уехать, когда вышла на минутку.

– Не люблю долгих прощаний.

Они поулыбались друг другу.

– У меня неприятности. И это не так, как в прошлый раз, – вдруг серьезно сказала она.

– Твои неприятности в этом портфеле? – спросил Зорн и посмотрел на потертый портфель, на котором теперь заметил красную бирку, с неровным отпечатком монограммы.

Ева нервно поправила ворот пальто и покачала головой.

– Нет, это просто посылка.

– Ева, тебе никакой портфель не нужен, ты сама и есть неприятности, – сказал он, закидывая ногу на ногу и любуясь цветом ее глаз.

Глаза Евы от природы были банально серыми, но свет играл отражениями и делал их цвет непредсказуемым: то серым, то голубым, то крыжовнично-зеленым. Сейчас они напоминали талый лед и свинцовое небо перед первым снегом.

– Ну брось, Зорн, по-моему, было весело.

– А теперь?

– А теперь не совсем, – кивнула Ева. – Знаешь, один философ сказал, что людям становится смешно, когда реальность не соответствует их ожиданиям. И вот мне даже интересно, что́ он имел в виду. Потому что реальность, которая не соответствует нашим ожиданиям, особенно, когда она сильно не соответствует – это вообще не смешно.

И тогда в вагон зашли двое. Зорн не успел их толком разглядеть, но в первый момент был уверен, что они близнецы. «Наверное, – вспоминал он потом, – он так решил, потому что оба были примерно одного роста, темноволосые, в одинаковых черных пальто и костюмах. Они улыбнулись Еве – или нет?» Пока Зорн соображал, что́ происходит, Ева издала приглушенное шипение, в котором Зорн смог различить «твою ж мать», схватила портфель и бросилась к противоположному выходу. Один из двоих был как будто неуловимо старше, и он негромко сказал что-то напарнику, который аккуратно полез в карман.

Времени на решение было совсем мало, и Зорн сделал выбор, который, возможно, и был для него не очевидным еще пару секунд назад, но не теперь. Он резко встал, прикрывая Еву, выхватил пистолет и выстрелил пару раз в крышу вагона. Началась обычная в таких случаях паника. Кто-то закричал, пассажиры бросились кто куда. Двойники, или кем там они были, замерли: появление Зорна явно не входило в их планы, и это было хоть каким-то, но преимуществом. Философ Шопенгауэр смеялся на заднем плане. Зорн подмигнул всем троим и быстро вышел в тамбур вслед за Евой. Вот только девушки там уже не было.