Гнев терпеливого человека - [29]

Когда нет пожарных – любой пожар превращается в смертельную угрозу. От настоящих поджогов до неизбежных результатов использования самодельных «буржуек». И в двадцать раз больше, чем пострадавших от огня, будет тех, кого огонь выгоняет из привычного дома. На улицу, где его и ее ждут те бывшие соседи, для кого война стала праздником. Потому что, когда нет полиции и вообще власти, власть забирают те, кто сильнее и наглее. Мгновенно возникшие в каждом городском и сельском районе банды исчислялись сотнями. Людей они убивали тысячами и десятками тысяч. За кусок хлеба, за вязанку дров, за золотое изделие в несколько граммов весом, за блистер амоксициллина, за канистру солярки. За внешность, за не вовремя сказанные слова – за что угодно.

Когда нет водопровода, канализации, врачей на вызовах и в стационарах, да и просто аптек, – эпидемия уничтожает миллионный город за месяцы. Тиф, сыпной и особенно брюшной. Дизентерия, одна выкосившая с марта по июль столько людей по всей стране, сколько не вместила бы Москва. Непонятная хрень, очень похожая на туляремию, как Николай помнил ее по институтским учебникам, – только почему-то не очаговая, а повсеместная. Еще более непонятная эпидемия чего-то гриппоподобного. Без такой высокой температуры, какая бывает при гриппе, – просто усталость и выделения из носа, – но слишком уж долго, волнами. От этого вроде бы не умирали. Но болеющий две недели подряд человек превращался в ходячую мишень. И легко сдавался в драке, быстро погибал в стычке, не мог проявить достаточно настойчивости и агрессивности, чтобы обеспечить себя и свою семью продуктами и водой. Последствия были те же…

Попытки организовать местные отряды самообороны, вооружаться чем бог послал, давать отпор бандитам – они, разумеется, были. Причем повсеместные, и иногда очевидно успешные. Но вот как только отдельный городской или сельский район начинал вновь становиться пригодным для жизни, как только в нем начинала самоорганизовываться хоть какая-то перспектива, вот тут и начиналось самое жуткое. Приходила, а чаще прибывала на транспорте рота, иногда усиленная. Никогда не американская, не британская и не германская. Очень редко, только в исключительных случаях – польская, эстонская, финская. Обычно – и это самое страшное – украинская, или грузинская, или чеченская, или среднеазиатская. Или русская… И хуже не было ничего. Отряды самообороны уничтожались мгновенно, полностью, с максимально широким охватом по родственникам, по сочувствующим, просто по свидетелям и соседям. Логично же? Оружие населению иметь нельзя! С терроризмом надо бороться! Вот и боролись, о Господи… Термин «эскадрон смерти» не прижился, и такие команды называли почему-то «золотыми ротами» или просто карателями. Бандиты убирались с их дороги, и разве что иногда попадали под горячую руку. Целью «золотых рот» были именно организованные люди, совершенно законно не подпадающие под категорию «мирное население». Попытки оказать «ротам» серьезное, организованное сопротивление были, но заканчивались одинаково. Прибывали уже более тяжело вооруженные ребята, нормальные кадровые бойцы, и «гнездо террористов» выжигалось тяжелой армейской техникой. При четкой и эффективной поддержке с воздуха.

«Золотые роты», сформированные из граждан бывшего СССР, действовали так, что выжившие свидетели трогались умом. Грабежи и насилие не удивляли никого, но массовость убийств и без преувеличения звериная жестокость, с которой они уничтожали людей, просто поражали. Откуда такая ненависть? Мы же росли в одной стране, мы были или настоящими земляками, или по крайней мере говорили либо на одном и том же, либо похожем, братском языке. Учились по одним школьным программам, смотрели одинаковые фильмы в детстве. За что? За что могут нас так ненавидеть поляки, грузины, украинцы, русские? Другие русские, четко отделившие себя от нас и мстящие нам за наше же непонимание. Это было сюрреалистично: будто из-под кожи сто лет живших по соседству с нами и среди нас людей вылезли невиданные инопланетные твари.

Привыкший к профессиональному хладнокровию Николай зверел, думая обо всем этом. Он мог по-бритвенному четко отделить «за что» от «зачем». Но не мог размышлять об этом спокойно. Хотелось не просто убивать – хотелось рвать врагов зубами. «За что» – он не понимал, как ни заставлял себя понять. Не укладывалось в голове. Украинцы и грузины были настоящими братьями всегда, сколько он себя помнил и сколько помнили себя его родители, деды и прадеды. Каждый четвертый солдат в Отечественную был украинцем; каждый, может быть, сороковой – грузином. Украинцем был Хрущев – далеко не худший лидер за последние сто лет. Грузином был Сталин, в конце концов. С ним СССР стал силой, с которой не мог не считаться весь мир. За что они нас возненавидели? Ну не могут же взрослые люди действительно верить всему этому бреду, про «кровавую русскую оккупацию», отбросившую и тех и других от неких сияющих европейских вершин? Ни разу им не удалось взять представителя любой из «золотых рот» живьем, чтобы по душам поговорить. И, может быть, понять. Это было до сих пор коллективной несбывшейся мечтой. Чем-то, к чему хотелось стремиться.