Гнев Шибальбы - [6]

Я вспомнила. На самом деле я была там в то время — покупала вещи для магазина. Бунты были подняты в Новый год и продлились несколько дней.

— Если я правильно помню, — сказала я, — восстания были делом рук группировки под названием «Сапатистская армия национального освобождения», и спланировали их так, чтобы они совпали с днем, когда Североамериканское соглашение о свободе торговли, НАФТА[5] вступит в силу.

— Точно. Говорили, что сапатисты десять лет тренировались в джунглях, прежде чем выступить в тот Новый год, — сказала Иза. — Конечно, ходили слухи. Все их слышали. Невозможно планировать что-либо подобное в течение десяти лет в полной тайне. Но когда это случилось, казалось, что правительство застигли врасплох. Со времени революции в Мексике не случалось ничего подобного. Все закончилось довольно быстро, хотя и после первого бунта были еще выступления. Иногда сапатисты и правительство договаривались, иногда — нет. Но всегда была вероятность применения силы. Так или иначе, но наши семейные проблемы до некоторой степени отражают существующую напряженность в обществе. Алехандро много говорит о несправедливости и намекает на революцию. Конечно, мама очень расстроена, — продолжала она. — Алехандро — ее сын, поздний ребенок. Я уже была подростком, когда он родился, и признаюсь, что, несмотря на то что он был любимым ребенком в семье, все-таки у нас довольно большая разница в возрасте, и мне с ним было неинтересно. Думаю, он и сейчас меня раздражает, несмотря на то что по очень многим вопросам я с ним согласна. Например, Алехандро презирает меня за то, что, как и многие дети богатых родителей в Мериде, я отправилась учиться в университет в Соединенных Штатах. Он выбрал университет здесь, в Мериде, и я считаю, что он правильно поступил, правда, он так всех этим достал, что я никогда не говорила ему о том, что одобряю его выбор.

— Уверена, со временем это пройдет, — сказала я. — В конце концов, когда я училась в университете, я была самым большим консерватором в студгородке, и все потому, что моя мать временами вела себя несколько эксцентрично, и мне было за нее неловко. Теперь-то я понимаю, что она просто опережала свое время. Она никогда не следовала правилам, указывающим на то, что женщине позволено, а чего нет.

— Конечно, ты права, — ответила Иза, и на этом мы расстались. Иза направилась на фабрику, где производилась ее одежда, а я — осматривать Музей Эмильо Гарсиа, названный так в честь его основателя, зажиточного филантропа из Мериды. Музей располагался в бывшем монастыре, в нескольких кварталах от Пласа Гранде.

Я надеялась встретиться с доктором Кастильо Ривасом, у которого в музее был свой кабинет. Сантьяго Ортис сообщил мне, что прошлой ночью дон Эрнан так и не вернулся к себе в номер, но такое уже случалось, и никто не придал этому большого значения. Дон Эрнан часто увлекался поисками каких-нибудь сокровищ, и в такие периоды становился эксцентричен, а с годами эта склонность только усилилась. Я всегда рассматривала это его качество, как признак гениальности, вроде «безумного профессора». Его жене, если я не ошибаюсь, это нравилось несколько меньше.

Я прошмыгнула мимо таблички с надписью «проибидо энтрар»[6] на двери для персонала на последнем этаже музея и остановилась у его кабинета. В кабинете было темно, а дверь — заперта.

Я решила разгадать загадку дона Эрнана о пишущих кроликах. Мне показалось, что он дал мне слишком мало информации, но мы с доном Эрнаном провели в свое время вместе не один чудесный день в поисках товаров для моего магазинчика, и я была намерена проникнуть в суть этого дела.

Именно доктор Кастильо первым познакомил меня с цолкин, способом отсчета дней у майя, поэтому я в первую очередь подумала об этом. Он объяснил мне, что существует двадцать названий дней и тринадцать связанных с ними чисел. Каждому дню соответствует одно число: один — имиш, два — ик, три — акбаль, и так далее. Поскольку названий больше, чем чисел, четырнадцатому снова дается число «один». Проходит 260 дней, прежде чем первое название и первое число, в моем примере «один» и «имиш», снова совпадут.

В один из своих прошлых визитов в Мериду, как-то поздно вечером за чашкой очень крепкого мексиканского кофе в полумраке ресторана «Каса де лас Буганвильяс» дон Эрнан объяснял мне:

— Чтобы понять майя, ты должна понимать их концепцию времени, — говорил он. — Как и мы, майя разработали способы записи периодов времени. Как и мы, они дали дням названия, но в отличие от нас они наделили эти дни характерными признаками. Большинство из нас забыли происхождение названий дней — например, ваш четверг был днем норвежского бога Тора, а среда — днем Вотана[7] — а многие из народа майя до сих пор помнят о значении своих дней. Для майя все зависит от характеристики дня, его порядкового числа, свойств хааба или того, что мы бы назвали знаком месяца, а также от характеристики знака квадранта, четырех божеств, каждое из которых различается по цвету: красный для востока, черный для запада, белый для севера и желтый для юга. Каждое из этих божеств управляет одной четвертью из восьмисот девятнадцати дней.