Гнев Гефеста - [54]

ДОПРОС КОНСТРУКТОРА

Ясноград. 8 октября 1988 г.

Веденин верил и не верил в реальность происходящего: разве так бывает в жизни — погибает второй самый близкий ему человек…

Заместитель председателя комиссии по расследованию происшествия полковник Петриченков разговаривает с ним сугубо официально, как с обвиняемым, пронзает испытующим взглядом, будто Веденин скрывает что-то…

И все-таки это была реальность: не мог так долго длиться сон и во сне столько вопросов, однообразных, умных и нелепых, заставляющих задуматься и усомниться в своей правоте, не возникло бы.

Двое суток комиссия работала на полигоне, детально, по минутам и секундам восстанавливая процессы подготовки катапульты и испытателя к эксперименту, прокручивая десятки раз пленку, отснятую самолетом-контролером и вертолетом, прослушивая радиопереговоры руководителя полетов с командирами экипажей и «Альбатросом».

С Ведениным члены комиссии держались корректно, холодно и немногословно и информацию о результатах расследования хранили от него в секрете, хотя по вопросам и без того было ясно, на чем строит свою версию комиссия: «Супер-Фортуна» не была доведена до совершенства.

Медики, тщательно исследовавшие труп, будто воды в рот набрали и избегали встреч с Ведениным.

Комиссия улетела в центр на третий день, не придя на месте к конкретному заключению и забрав с собою капитана Измайлова, завоевавшего чем-то расположение заместителя председателя комиссии полковника Петриченкова, энергичного и вездесущего человека, державшего, по существу, в своих руках все нити расследования и особенно недружелюбно относившегося к Веденину.

Трое суток после гибели Арефьева он почти не спал, хотя временами был прямо-таки уверен, что спит и ему снится тяжелый неправдоподобно-фантастический сон; голова была налита свинцовой тяжестью и ни о чем, кроме катастрофы, не думалось. Но и эти мысли были короткими, обрывчатыми и далее того, что Арефьев погиб не из-за катапульты, не шли.

«А из-за чего?» — спрашивал он себя и не находил ответа.

Как бы плохо он себя ни чувствовал, это теперь никого не интересовало; врач даже не стал мерить у него давление крови, хотя знал, что главный собирается лететь на «Пчелке». Козловский, Щупик, Грибов посматривали на своего руководителя с сочувствием, но понимали, что лезть к нему в этой обстановке с вопросами или советами, высказывать сожаление или соболезнование — только рану бередить, и он благодарен был им за это. Собственно, никто из присутствующих, кроме Петриченкова, откровенно обвиняюще на него не смотрел, но сомнение и подозрение в некоторых взглядах он заметил. И хотя он понимал, других-то виновников пока нет, люди вправе иногда ошибаться, от этого легче ему не становилось.

Все-таки когда стали готовиться к отлету, к нему подошли Грибов, Козловский, Щупик и пороховик майор Сыроежкин, преемник Матушкина, попросились:

— Разрешите с вами, Юрий Григорьевич?

— Да, да, пожалуйста.

В трудную минуту самые близкие его сподвижники и подчиненные не покинули его и, похоже, верят, что причина не в катапульте. И он, как ни тяжело ему было, старался ничем не выдавать своего состояния, голову не вешал, распоряжения отдавал твердо и четко.

И все-таки нервное напряжение, бессонница сказались: он подорвал самолет на взлете, и тот качнулся с крыла на крыло, как молодая, еще не обретшая сил и опыта птица; пришлось отдать от себя штурвал, придержать «Пчелку» у земли, пока она не набрала необходимой для набора высоты скорости. И снова он резко, по-истребительски рванул ее; нет, не по-истребительски, а со злостью — нервы, нервы шалили! — он понял это и взял себя в руки: нечего срывать злость на послушной и безропотной машине.

«Пчелка» неторопливо и спокойно набирала высоту. Позади осталось синее море, а впереди расстилались уже убранные поля — желтые квадраты скошенных хлебов и черные, вспаханные под озимые… От них веяло теплом, благополучием и умиротворяющим спокойствием. Утихало постепенно и на душе у Веденина, голова прояснялась, мысли упорядочивались и аналитически выстраивали картину за картиной происшедшего, видимого им самим и дополненного кинокадрами контролирующей аппаратуры и обрывками разговоров членов комиссии по расследованию.

Итак, никаких нарушений, отклонений, отступлений во время подготовки катапульты к испытаниям со стороны инженерного состава не допущено; неполадок, неисправностей техники до момента катапультирования не обнаружено. Первая зацепка, с которой начались все беды, — портативный радиопередатчик «Альбатроса». Установлено, что он отказал — оборвался плохо припаянный проводок. Но в момент отстрела, раскрытия парашюта или в момент приводнения — можно только гадать. Если судить по тому, что испытатель держался за стропы парашюта и разворачивался по ветру — кинокадры подтверждают это, — передатчик отказал при катапультировании, потому Арефьев ничего не мог сообщить. Если же брать во внимание вторую версию Петриченкова, то передатчик пришел в неисправность позже, когда раненый испытатель в момент отстрела катапульты, чувствуя, что теряет сознание, пытался что-то предпринять, хватался руками за все и оборвал проводок. Не исключал Петриченков и того, что передатчик вышел из строя при ударе о воду, а испытатель молчал потому, что был ранен и находился в бессознательном состоянии.