Гнев Гефеста - [27]

Игорь краем уха слушал разговор доктора с женою и гнал машину по свободному шоссе. Интересный, странный человек, думал он об Измайлове. Талантливый врач и легкомысленный человек, страшный жадоба, а не поскупился на дорогую шубу любимой женщине, эгоист по натуре, а профессию избрал самую гуманную. И делец, каких Арефьеву не приходилось встречать. Со всеми нужными людьми знаком, всюду вхож; нет такого дефицита, которого Измайлов не мог бы достать.

К озеру они доехали меньше чем за час. Осеннее солнце только поднималось над верхушками деревьев и, пробиваясь сквозь поредевшую листву, огненными искрами мелькало в просветах.

На берегу и на лодках рыбаки сидели неподвижно — значит, рыба не клевала. Игорь неторопливо переоделся и забросил удочку в прогалину между камышами. Дина взяла Любашу за руку и повела ее вдоль озера. Измайлов поплелся за ними, продолжая что-то рассказывать и не догадываясь, что его уводят преднамеренно, давая Игорю возможность побыть одному, подумать о своих делах и проблемах. Игорю и в самом деле хотелось ото всех отдохнуть, сосредоточить мысли на предстоящем испытании, чтобы ничего не упустить, настроить себя на деловой лад. Он сел на пожухлую, уже кем-то примятую траву и загляделся на озеро. Голубое небо, отраженное в озере, унесло его к Черному морю, в воспоминания последнего эксперимента.

Тогда предстояло испытать катапульту из кабины штурмана бомбардировщика. Особенность состояла в том, что отстрел кресла производился вниз, что создавало так называемую отрицательную перегрузку.

Бомбардировщик набрал заданную высоту — полторы тысячи метров, скорость — девятьсот километров в час. Впереди показалась площадка, на которую следовало приземляться. Загорелось табло: «Пошел!» Игорь нажал катапультные рычаги. Над головой грохнул выстрел, и испытателя бросило вниз.

Перегрузку Игорь перенес лучше, чем ожидал: она была меньше по силе; и увидел уносившийся вперед бомбардировщик и самолет-оператор, который вел киносъемку.

До земли оставалось не так много, и первым делом Игорь взялся за замок, чтобы отстегнуть привязные ремни, удерживающие кресло. А замок вдруг заело. Игорь нажимал и так и эдак — никакого результата. По спине и лицу покатились холодные капли.

Он собрал все силы и нажал еще раз. Замок наконец открылся. Но кресло, к его еще большему удивлению, все равно не отделялось — его прижало встречным потоком.

Земля стремительно неслась навстречу. И еще стремительнее бежали мысли: раскрыть запасной парашют, он, возможно, не выдержит, лопнет — слишком большой вес испытателя с креслом, — но от резкого затормаживания кресло должно отлететь. Тогда можно раскрывать основной…

Голова только подавала мысли, а руки сами выполняли ее команды. Игорь не чувствовал динамического удара — слишком напряжены были нервы, — но увидел, как купол наполнился воздухом, и тут же кресло оторвалось. Оно упало почти рядом, раньше на секунду. И этой секунды хватило, чтобы остаться живым и невредимым.

На земле Игорь попытался открыть замок — не вышло. И никто из товарищей не смог повторить его «эксперимент».

И сколько таких «вдруг» возникало в полетах! Сколько пережил он тревожных, опасных минут! Что же тянет его в небо? Слава, о которой мечтал Андрей, большой заработок, как считают мало осведомленные об их доходах люди? Конечно, Игорь не отказался бы от звания Героя или от ордена; не отказывался и от денежных вознаграждений за испытательские прыжки и катапультирования. Но суть дела не в них. И, пожалуй, правильно поступил Андрей, что ушел с испытательской работы, коль потерял к ней интерес. Испытывать — это значит познавать. А какое еще дело может быть интереснее и важнее?! С каким удовлетворением возвращается Игорь на землю после завершения программы, с какой радостью читал благодарственное письмо летчика, спасшегося на катапульте, которой он дал путевку в серийное производство…

2

А поплавок на воде так и не шелохнулся, словно рыба вымерла. Игорь понял, что удачи не будет, и пошел к машине за фотоаппаратом, заряженным цветной пленкой. Взял его и побрел вдоль берега.

Еще издали его внимание привлекла высокая разлапистая рябина с густыми кистями ярко-оранжевых ягод, под тяжестью которых тонкие ветви гнулись к земле, маня к себе. Нельзя было пройти мимо, чтобы не остановиться, не сорвать хотя бы одну гроздь, не попробовать налитую горьковато-кислым соком ягоду.

Игорь сфотографировал рябину и побрел обратно, забирая ближе к лесу.

Не прошел он и сотни шагов, как чуть было не наступил на жалобно пискнувшего у ног лисенка. Игорь нагнулся и увидел, что задние лапы у лисенка раздавлены (наверное, переехала машина) и измученный болью зверек, перебирая передними, с трудом волочил свое тело, стараясь спрятаться в кусты; черные глазенки блестели, и по мордочке сбегали слезинки. Он отполз на десяток сантиметров, и силы покинули его; высунув язычок, лисенок часто и запыханно дышал, пугливо следя за человеком.

— Ах ты, малыш, как же это тебя угораздило? — сочувственно проговорил Игорь и протянул руку, чтобы погладить зверька. — Не бойся. Ничего я тебе плохого не сделаю. — Однако едва пальцы коснулись шерсти, как лисенок молниеносно крутнул головой и щелкнул зубами. У Игоря из пальца потекла кровь. — Ах ты, глупыш! — беззлобно посетовал Игорь. — Ну зачем ты сердишься? Я же хочу тебе помочь. — Он завязал палец носовым платком и, сняв куртку, набросил ее на лисенка. Завернул его и понес. — Ты ж, наверное, и пить хочешь, и есть. Сейчас мы тебя напоим, накормим.