Гнев Гефеста - [22]

— Представляю, что будет твориться завтра в городке, если соседи увидят…

Он тоже представлял: многозначительные ухмылки, шушуканье, подначки; доложат, несомненно, Веденину, а тот… разве понимает, что такое любовь…

Наконец поднялись на этот проклятый третий этаж. Сердце у него колотилось, будто совершил восхождение на Эверест. А она все не унималась:

— Кто твои соседи? Случайно не Грибовы? Говорят, самые злые языки.

Руки у него тряслись, и он никак не мог попасть в замочную скважину, проклиная электриков, которые из-за экономии энергии ставят в подъездах самые слабые лампочки, и конструкторов замков, и соседей.

Наконец ключ вошел в прорезь, замок щелкнул, и он, схватив Виту за руку, втянул в комнату. Захлопнул дверь, включил свет. Окна соседнего дома тоже еще светились, в квартире Матушкина — она была напротив — расхаживала жена Федора Борисовича. Значит, и Виту могут увидеть…

Он, отпустив руку Виты, подошел к окну, чтобы задернуть шторы. Но прежде надо было снять женину подкотиковую шубку, которую он утром повесил на солнышко — жена наказывала просушить, чтобы моль не завелась. Бросил шубу на диван, затянул полотнища. Облегченно вздохнул, словно гору с плеч сбросил, вернулся к Вите.

В ее колдовских глазах по-прежнему игриво мерцали огоньки. Похоже, она смеялась над ним. Ну и пусть! Ей-то что: скоро уедет за своим Батуровым, а ему здесь жить с людьми, каждый день встречаться…

— Можешь снять кофту, — предложил он, сбрасывая с себя мундир: ночи были по-осеннему прохладные, и на Вите поверх белоснежной блузки была надета толстая мохеровая кофта.

— И туфли, — согласилась она. — Ноги страшно устали.

От нее пахло ландышем и еще каким-то еле уловимым сладким дурманом, закружившим ему голову, и он, обалдевший от этого запаха, не знал, что делать, где ее посадить. Подвел к дивану — там лежала шуба. Наконец сообразил, швырнул шубу в кресло.

— Садитесь. — Он смахнул рукой пыль с покрывала.

— А может, лучше на «ты»? Ведь мы уже чаи вместе пивали.

— Верно! — обрадовался он и только теперь заметил, что все еще держит в руках пузатую бутылку «Камю». Поставил на стол. — Посиди, я сейчас. — Метнулся на кухню, открыл холодильник. Особых деликатесов тут никогда не водилось — они экономили на всем, копя деньги на мебель, на машину: у других есть, а чем они хуже? — достал колбасу, сыр, яйца, помидоры.

— Яичницу поджарить? — крикнул он из кухни и осекся: квартира такая, что все слышно на девятом этаже.

— Ничего не надо. Свари кофе, — отозвалась Вита.

Кофе, к счастью, был, а вот конфет… Она привыкла, наверное, к шоколаду… Как он не догадался, когда заходил в кафе.

— Кофе — это запросто. Один момент. — Он наполнил кофейник водой, зажег газ. Пока вода грелась, достал из серванта рюмки, ложки и вилки, тарелки с чашками.

— А ты неплохо свое гнездышко обставил, — окинула Вита взглядом комнату. — Откровенно говоря, у меня, по рассказам твоих товарищей, сложилось другое мнение.

— Знаю, — согласно кивнул он. — Измайлов — жмот, Измайлов — скряга, приперся на проводы Андрея без приглашения. Верно, так и было. Но пошел я не к чужому дяде, а к своему пациенту, за которого не раз переживал больше, чем за себя.

— Что ты читаешь? — она вовсе его не слушала, встала и подошла к книжному шкафу. — Все о медицине. А художественные?

— Когда их читать? Не всегда до газет доходят руки.

— Ты увлекаешься фотографией? — она взяла стопку негативов рентгеновских снимков позвоночников испытателей, которые Измайлов захватил как-то в лаборатории и все забывал отнести в поликлинику.

— По совместительству, — пошутил он. — Необыкновенные фотографии. По ним я гадаю, когда можно, а когда нельзя пускать испытателя в полет.

— И что это означает? — она рассматривала снимок с подклеенной внизу надписью — «Арефьев».

Он перестал возиться с бутылкой — она никак не открывалась, — подошел к Вите и, встав позади так, что коснулся лицом ее волос, а грудью плеча, стал пояснять:

— Это вот позвоночник Арефьева. Кстати, понравился вам Игорь?

— Очень симпатичный мужчина. Совсем не похож на снимке.

— Точно, — поддержал он шутку. — А что ты видишь на снимке?

— Ребра, позвонки.

— Посмотри повнимательнее. Ничего не заметила на позвонках?

— Нет.

— Вот тем и отличается профессионал от простого смертного, — он еще плотнее придвинулся к ней. — Обрати внимание вот на этот позвонок. Это третий поясничный. Он будто бы приплюснут, и видишь на нем прилипшую волосинку?

— Вижу.

— Это не волосинка, это трещинка. Из-за нее и лежал Арефьев в госпитале.

— И больше он не будет прыгать?

— Почему? Такая трещинка никакой опасности не представляет. Организм молодой, зарастет как на собаке. — Видимо, он перестарался, прижимаясь все сильнее, — она отстранилась, положила снимок.

— Мне пора. Давайте рукопись, и я пойду. Или вы передумали?

— Что вы, что вы! — Ее похолодевший тон заставил и его перейти снова на «вы», но он тут же поправился. — Прости. Рукопись — вот она, — он достал с полки пухлую папку. — Но я надеялся, мы посидим, поговорим. Не торопись, время еще детское. — Он кинулся за креслом. Опять эта проклятая шуба! Швырнул ее на диван, придвинул кресло. — Присаживайся. Для кого же я кофе варю и «Камю» покупал? — Он откупорил бутылку и налил в рюмку коньяку. Положил на тарелку яблоки. — За нашу встречу.