Гнет - [37]

   Помню, после того, как  немцы, перед наступлением наших войск  нас всех из села в степь выселили, Наташа Чекада – молодая красивая женщина с двумя маленькими детьми, через какое-то время измученная, в село вернулась, а там от хаты ее одни развалины да головешки остались -  разбомбило тогда ее хату. Я не знаю,  правда это или нет, но она свою соседку обвинила в том, что та, вернувшись в село немного раньше нее, взяла из тех развалин что-то из уцелевшей посуды и унесла  к себе домой. Конечно, в то нищенское время каждая мелочь в доме на вес золота была, и Наташа, без мужа – он тогда на фронте был,  раздавленная горем, нищетой и безысходностью, схватив своих маленьких детей, к  председателю колхоза за помощью побежала.

   Я не знаю, что ей сказал тогда председатель колхоза, но, видимо не найдя от него сочувствия и поддержки, она в отчаянии ночью подожгла и его хату и хату своей соседки. А потом, бросив своих маленьких детей на развалинах своей хаты,  она побежала на речку топиться. Недалеко от того места тогда мужики наши сельские проходили,  увидели они бросившуюся в воду Наташу и спасать ее кинулись. Спасти то ее они тогда спасли, но когда они ее в больницу притащили, она, очнувшись,  все равно себя жизни лишила – на простыне повесилась она.

   Вот такие страсти, внучек, в нашем маленьком селе тогда бушевали,… какую семью не возьми, и в каждой беда своя,… то не жизнь у людей была, а горе сплошное.         

   А в мае 1945 года и наш дед Ваня домой вернулся. Я после объявления Победы уже места себе не находила,  делать ничего не могла, после работы все на улицу выбегала: выглядывала деда Ваню,  да все боялась на глаза почтальонше попасться - вдруг похоронку принесет…

    В тот день, когда твой дед Ваня домой вернулся, я тоже все выглядывала и вдруг вижу: вдалеке по улице солдатик идет. Я стою, смотрю и не узнаю его. Я Аню со двора кликнула: иди, мол, глянь.  Она выбежала, смотрит и тоже не узнает,… а он узнал нас: побежал он к нам, потом и мы к нему побежали… 

   Боже, каким он тогда был!.. Я не верила, что это мой Ваня: постарел он, седой, худющий,… в драной, грязной форме, в обмотках и стоптанных, не по размеру ботинках,… раненная осколком его голова была какой-то грязной тряпкой обмотана, а на груди у него  медаль: «За отвагу» блестит. Ты,- тут же обратилась ко мне баба Киля,- потом  где-то потерял ее - дед тебе ее на грудь цеплял, когда ты с детьми на улице в войну играл, помнишь?

   - Помню, бабуся, я тогда командиром Красной армии был,…- потупившись, ответил я и тут же добавил:  а удостоверение к этой медали, я как память о деде Ване  храню.

   - Молодец, - удовлетворенно отозвалась баба Киля и тут же с горечью в голосе добавила:  - Жаль, что твой дед Ваня не дожил до сегодняшнего дня, он бы тебе много чего рассказал о той жизни, а заодно и о том,  как он, мучаясь от постоянной головной боли, смерть свою на фронте  искал.

                                                                     МИРНАЯ ЖИЗНЬ

        Мирная наша жизнь началась после того, как над конторой вновь водрузили красный флаг, а нас, всех жителей села, собрали на митинг и поздравили с освобождением от фашисткой чумы и с возвращением на нашу землю «родной» Советской власти. Потом нас предупредили об ответственности за уклонение от работы и о том, что с сегодняшнего дня мы все должны сплотиться вокруг родной Коммунистической партии и любимого вождя товарища Сталина в интересах скорейшей победы над фашистской Германией.    

   Лозунг: «Все для фронта – все для победы!» - с того дня стал главным в нашей жизни.

   Мы вновь работали в колхозе и вновь выполняли непомерный план заготовок. Это была невыносимо тяжелая жизнь. А весной 1946 года в наши хаты вновь начал стучаться  голод - уже третий в моей жизни.  

   - Что, не урожайный год был?

   - Дело не в этом, - бросила на меня горький взгляд баба Киля, -  в 1947 году  голода могло бы и не быть, если бы власть наша вновь, как и в 1933 году, не грабила нас.

   - Конечно, - продолжала баба Киля, после небольшой паузы, - урожай у нас в колхозе в 1946 году был не очень хорошим – работать некому тогда было: мужчин с фронта вернулось очень мало, а те, что и вернулись, в большинстве своем – инвалидами были нетрудоспособными, но если бы планы заготовок, которые спускали  нам в колхоз, не были бы такими жестокими,  и опять не забирали бы у крестьян последнее, то голода в 1947 году не было бы.

   А работали мы, тогда как волы,  – Сталин сказал, что нас после оккупации «перевоспитывать» нужно, вот нас, в основном женщин, и перевоспитывали: не разгибаясь, мы в полях да на фермах, как проклятые, бесплатно работали. Даже коров своих мы на колхозные поля вынуждены были гонять и на них землю пахать,… помню, били мы их тогда, несчастных,  жестоко, заставляли их за собой плуг тащить,… на них тогда и пахали мы, и возили все. Да, что там коровы, - баба Киля горько усмехнулась, - когда те, обессилено лишь мотали головами и уже не реагировали на удары плетью,  женщины вынуждены были сами в плуг впрягаться, и таскали они его до тех пор, пока сами от измождения не падали. А им за эту работу в лучшем случае руководство колхоза несколько вареных картофелин в день выдавало, чтобы они и на следующий день смогли  еще плуг потаскать.