Глыбухинский леший - [11]

С чем-то похожим на нежность, если она еще была в его сердце, он время от времени взглядывал на порозовевшую от злости жену и молчал: похмелье еще мутило. Да и душно в избе. Надо выйти на волю.

Прихватив с собой одну из присланных Николкой пшеничных сушек, он вышел на крыльцо. И сразу насторожился: из-за реки, со стороны далекого города послышался хорошо знакомый перестук мотора. Это шел на Глыбуху пока еще невидимый вертолет, выбивая над темными вершинами тайги сухую деревянную трель, и будто катя этот звук перед собой, как пустой бочонок. Через две-три минуты он покажется над грядой лесного высокого берега…

Кто же это летит сюда в воскресенье? Кто-то явно из городских. Может, по срочной надобности в рыбе? Кому-то свеженькой захотелось? А может, и кто-нибудь по своим делам. Мало ли их теперь, шастающих по тайге в поисках нефти с газом да сланцев с разными там металлами. Нынче в тайге, как на большом базаре.

Между тем темная точка отчетливо обозначилась над вершинами заречной тайги, приобрела очертания стрекозы и стала снижаться. Звук мотора окреп, пошел во все стороны над рекой и вскоре повис за овражком над луговиной, где обычно садились при надобности вертолеты. Возбужденные им, загремели цепями и забрехали собаки. Мерин Лысый, натужливо вскидывая передние ноги в веревочных путах, отбежал поближе к усадьбе. Даже равнодушная ко всему корова прервала ленивую жвачку, повернула мохнатую морду в сторону вертолета.

Но вот рев мотора сменился глухим, постепенно стихающим тяжким вздохом. Лопасти перестали крутиться. Из чрева машины выпрыгнул хорошо знакомый Якову механик Серков.

Уже догадываясь, зачем прилетел этот парень, Яков опасливо посмотрел туда, где Виктор Зуев, хоронясь за кустом, наладился ловить в проводку язей, жирующих в размытом рекой узком желобе возле самого берега.

«Вот незадача, — подумалось мужику. — Зачем сюда прикатил Серков — хорошо известно. А то, что тут Зуевы, сразу меняет дело: при них ни-ни…. разумнее воздержаться. Потому и встречать Серкова не буду. Нынче об рыбе и разговору с ним нет».

7

— Здорово, хозяин! — еще издали крикнул механик вышедшему со двора Якову. — Как жив-здоров?

Мужик не ответил.

— Ну и денек нынче выдался, красота! — не унимался Серков. — Прямо как летом. Даже и комарья вроде сразу прибавилось. Ишь, как лезут на новенького… фу, дьявол!

Он шлепнул себя ладонью по шее, подошел к Якову, поздоровался.

— Выручай, Лукьяныч, во как нужна твоя рыба!

Механик с наигранной веселостью провел ладонью по горлу, испытующе вгляделся в еще не старое, в другие дни даже, пожалуй, красивое, обложенное пушистой русой бородой лицо мужика. Сегодня это лицо было серым, одутловатым, с набрякшими веками, с угрюмо-тупым, неприветливым взглядом заплывших маленьких глаз.

— Надеюсь тебе понятно, о какой рыбе речь? — еще бойчее добавил он. — Нынче нам даже хариус ни к чему. Подавай нам ее… понимаешь? Ее, красотку! Да чего ты такой быкастый? — перебил Серков себя, заметив явную неспособность Якова понять и разделить с ним эту заискивающую веселость. — Может, хватил не так тихо? Бывает! Но ты не тоскуй: я будто знал, что понадобится, и прихватил на случай баночку «столичной». Редкая штука в наших краях. С особым знаком. Хватишь стаканчик — и будь здоров! Это уж точно. В этом деле я сам с усами.

Яков промолчал, хотя упоминание о «баночке» «столичной» отозвалось в нем сначала позывом на тошноту, но тут же сменилось предчувствием полного избавления от похмельной тяжести во всем теле. Разве «столичную» сравнишь с той творожной кислятиной, которую дает ему после очередного запоя Елена? От одного воспоминания об этой кислятине с души воротит, хотя она, конечно, и помогает.

Его угрюмое лицо чуть-чуть помягчало, и это не ускользнуло от зорких глаз Серкова.

— Тут, дядя Яков, такое дело, — опасливо поглядывая на рвущихся с цепи собак, деловито пояснил механик. — У приятеля… вернее сказать, у нашего с пилотом начальника, нынче как раз день рождения. Вечером отмечает. Нас пригласил. А с пустыми руками являться, чай, знаешь, неловко. И преподнести ему, вроде как, подходящего нет ничего. Самое милое дело — ее! Не какую-нибудь там частиковую мелочь, а эту… как тут говорят? Голочку-малосолочку. Этак, килограмма на три-четыре. Смекаешь, какое дело? Да ты не кривись и не беспокойся.

С трудом дотянувшись до высокого плеча Якова, механик легонько похлопал ладошкой по замызганной телогрейке хозяина:

— Чай, не за так. Нашу фирму ты знаешь. За нами не пропадет.

Он мельком оглядел хорошо знакомую ему пустую железную бочку, валявшуюся неподалеку в траве.

— Горючее у тебя еще есть?

— Горючее мне пока ни к чему, — угрюмо заметил Яков.

— Похоже, при нашей помощи накопил? С прошлых разов осталось? А все же, я полагаю, сотня литров не помешает. Сейчас солью.

— Говорю, ни к чему! — отмахнулся Яков.

— Ну, если не хочешь горючего, обождем до другого раза. Заменим его другим. Есть, к примеру, новые сапоги…

— Унты? — не удержался мужик.

— Хм… еще лето, а ты уж сразу — унты! Пока резиновые, охотницкие. Аж по самый пупок! Резина — первого класса, экстра. А если дашь не одну малосолку, то к сапогам еще новая куртка. Не ватник, а эно какая. В ней хоть в столицу, хоть к девке на свадьбу: на поролоне. Так что, друг, не скупись. Сейчас с тобой выпьем… одну минутку.