Глубокие раны - [91]

— И чтобы это сказать ему, вы два часа просидели с ним в кафе-мороженом? Я вам не верю.

— Но это было именно так, — упорствовал Риттер.

— Накануне того дня, когда был убит Гольдберг, вы были у него в Келькхайме. Зачем вы приезжали к нему?

— Я часто навещал его, — не моргнув солгал Томас, при этом смотря Пие прямо в глаза. — И совершенно не помню, о чем мы говорили с ним в тот вечер.

— Вы лжете нам вот уже четверть часа, — констатировала Пия. — Почему? Вам есть что скрывать?

— Я не лгу, — возразил Риттер. — И мне нечего скрывать.

— Почему вы не можете нам просто сказать, зачем в действительности приезжали к Гольдбергу и о чем говорили с Ватковяком?

— Потому что я этого не помню, — попытался оправдаться Риттер. — Это было что-то незначительное.

— Кстати, вы знаете Маркуса Новака? — вмешался Боденштайн.

— Новака? Реставратора? Лишь мимолетно. Я однажды с ним встречался. Почему вас это интересует?

— Странно. — Пия вынула из кармана блокнот. — Здесь, кажется, каждый знает другого лишь мимолетно… — Она пролистала пару страниц назад. — Ах да, вот: его жена рассказала нам, что вы и профессор Кальтензее после несчастного случая на мельнице и вашего неожиданного увольнения неоднократно бывали у Маркуса Новака в офисе. Причем сидели там часами.

Она заметила неловкость Риттера, которую ему не удалось скрыть. С высокомерием мужчины, который считал себя умнее большей части окружающих, в частности полиции, Томас совершенно недооценил достоинства Пии и осознавал это. Он взглянул на часы и решил применить традиционный ход.

— К сожалению, я должен идти, — сказал он с вынужденной улыбкой на лице. — У меня важная встреча в редакции.

— Конечно, — кивнула Пия. — Не смеем вас больше задерживать. Мы поинтересуемся у фрау доктора Кальтензее истинной причиной вашего увольнения. Возможно, у нее есть свое предположение о том, что вы могли обсуждать с господином Ватковяком и господином Гольдбергом.

Улыбка застыла на лице Риттера, но он ничего не ответил. Пия положила перед ним свою визитную карточку.

— Позвоните нам, если вдруг вспомните правду.

— Как вам пришло в голову, что мужчиной в кафе-мороженом мог быть Риттер? — спросил Боденштайн, когда они шли к своей машине по Пальмовому саду.

— Интуиция, — Пия пожала плечами. — Риттер — подходящий тип для спортивного автомобиля.

Некоторое время они молча шли рядом.

— Почему он нам так лгал? Я не могу себе представить, чтобы Вера Кальтензее могла неожиданно выгнать своего ассистента, проработавшего у нее восемнадцать лет и так много знавшего о ней, из-за какого-то исчезнувшего ящика. За этим кроется нечто большее.

— Но кто может это знать? — стал размышлять Боденштайн.

— Элард Кальтензее, — предположила Пия. — Так или иначе, нам придется навестить его еще раз. В его спальне, непосредственно у кровати, стоит именно пропавший ящик.

— Откуда вы знаете, что стоит в спальне Эларда Кальтензее? — Оливер остановился и, наморщив лоб, посмотрел на Пию. — И почему вы не сказали об этом раньше?

— Мне это пришло в голову только в мастерской в Мюленхофе, — стала оправдываться Пия. — А сейчас я это говорю.

Они вышли из Пальмового сада и перешли Сисмейерштрассе. Боденштайн, нажав кнопку дистанционного управления, открыл центральный замок автомобиля. Пия уже взялась за ручку двери автомобиля со стороны пассажирского места, когда ее взгляд упал на дом на противоположной стороне улицы. Это был один из аристократических домов городской постройки XIX века с тщательно отреставрированным фасадом эпохи грюндерства. Шикарные квартиры в таких старинных домах высоко ценятся на рынке недвижимости.

— Посмотрите туда. Не наш ли это «лживый барон»?

Боденштайн повернул голову.

— В самом деле, это он.

Риттер, зажав свой мобильный телефон между ухом и плечом, манипулировал связкой ключей у почтовых ящиков дома. Затем он, продолжая разговаривать, открыл дверь дома и исчез внутри здания. Оливер закрыл дверцу машины. Они перешли улицу и стали исследовать таблички на почтовых ящиках.

— Так, редакции газеты здесь нет. — Пия побарабанила по одной из латунных табличек. — Но здесь живет некто по имени М. Кальтензее. Что это может означать?

Боденштайн поднял голову и посмотрел на верхнюю часть фасада.

— Мы это выясним. А сейчас поедем к вашему любимому подозреваемому.

Фридрих Мюллер-Мансфельд был худощавым мужчиной высокого роста с белоснежным венком волос вокруг лысины, покрытой пигментными пятнами, и длинным морщинистым лицом с глазами, окаймленными красными кругами, которые неестественно увеличивали толстые стекла его старомодных очков. Прошлым субботним утром он ездил к своей дочери на Боденское озеро и вернулся только накануне вечером. Его имя было одним из последних в длинном списке постояльцев и сотрудников пансионата «Таунусблик», и Катрин Фахингер не питала особых надежд на то, что она узнает от него нечто большее, чем от предыдущих трехсот двенадцати человек. Она вежливо задавала пожилому господину обычные рутинные вопросы. В течение семи лет он жил дверь в дверь с Анитой Фрингс и был глубоко потрясен, когда узнал о насильственной смерти своей соседки.

— Я видел ее вечером, накануне моего отъезда, — сказал он хриплым, дрожащим голосом. — Она была в довольно хорошем настроении.