Глубина 11 тысяч метров. Солнце под водой - [55]

11.44, 8880 метров. Если бы мы поднимались, то прошли бы вершину Эвереста. Вода приобрела кристальную прозрачность. Никакого подводного снега, ни единого зернышка планктона. Свет центральной фары уходит далеко-далеко вниз, луч рассеивается в прозрачной воде.

Под нами еще двухкилометровая толща, если только течением «Триест» не отнесло в сторону. В этом случае дно должно вот-вот появиться. Понемногу сбрасываю балласт то с кормы, то с носа.

За падающими дробинками можно следить многими способами — смотреть в иллюминатор, слушать в гидрофон, читать по шкале гальванометра, следить за отклонением стрелки, а в отдельных случаях «записывать» железный дождь на эхограмме.

Полдень, 9300 метров. Первая робкая попытка нащупать дно эхолотом. К счастью, ничего. Дно, значит, глубже 200 метров. «Триест» продолжает спокойно опускаться со скоростью 30 сантиметров в секунду.

Ничего нового, все происходит как при обычном, ничем не выдающемся погружении. У батискафа оставался солидный резерв. Поплавок благодаря своей системе сжатия бензина в принципе мог выдержать любое давление. Количество балласта позволяло опуститься гораздо глубже дна впадины Челленджер, а затем подняться на поверхность: я не израсходовал и половины начального запаса. А кислород? Его оставалось не более чем на сутки; столько же было и щелочи. Одним словом, можно было понырять всласть!

Для меня «Триест» был не просто изделием из стали, пластмассы, бензина и медной проволоки. Я смотрел на него почти как на живое существо, которое привыкло ко мне и работало не за страх, а за совесть. В нескольких метрах надо мной тонны воды заходили внутрь поплавка и со страшной силой сжимали бензин; глядя на подрагивание стрелок приборов, я чувствовал, как вода словно вливается в меня…

Телефон молчал. Должно быть, «Уэнденк» слишком отклонился от нашей вертикали.

Последний этап проходим черепашьим шагом; тишину нарушает лишь шипение кислородного прибора. Мы с Уолшем по очереди включаем эхолот. Нет ничего, пока ничего. Но это в порядке вещей: мы рассчитывали нащупать дно еще через 1000 метров, не раньше. Я все же проверил чувствительность эхолота: несколько килограммов сброшенной дроби вычертили на эхограмме четкую полосу. Пока все шло нормально, можно было спускаться дальше.

Теперь, когда мы достигли без малого десятикилометровой глубины и готовились сесть на дно, надо было принимать меры предосторожности. Дитц, сейчас ожидавший на борту «Льюиса», предупреждал, что дно этого желоба, возможно, отличается от других. Была вероятность, что здесь нет дна в обычном его понимании — в такой глубокой котловине оно может состоять из зыбкого неощутимого слоя, целой зоны взвешенных осадков, куда зароется батискаф. Таким образом, мы окажемся «в» дне, а не «на» дне. Как сообщалось в печати, советские ученые с «Витязя» многократно пытались сфотографировать дно на такой глубине.

Но по-видимому, фотоаппарат погружался в кашеобразную массу дна.

Английское судно «Челленджер-2» в 1951 году взяло пробу грунта недалеко от того места, где мы должны приземлиться, — это был диатомовый ил из остатков тропической диатомеи. Данные микроскопические водоросли живут в поверхностных водах, а после смерти их оболочки тихим дождем сыплются на дно. Подобного рода отложения напоминают тончайший песок и должны составить довольно твердую поверхность. «Триест» мог безбоязненно приземляться.

12.26, 9900 метров. Сильный толчок заставляет нас подскочить. Батискаф тряхнуло так, словно началось землетрясение. Уолш поднял на меня глаза. В его взоре появилось беспокойство, больше он ничем не выдал своего состояния.

— Коснулись дна?

— Не думаю, — ответил я. — Посадка должна пройти очень мягко, незаметно.

Секунду мы ждали, замерев. Что будет дальше? Отчего нас тряхнуло? Откуда донесся глухой шум? Столкнулись с крупным морским животным? Ну это уж слишком! Мы и так спускались крайне медленно, снижать дальше скорость не имело смысла. Я проверил устойчивость — все было в порядке. Прислушались — вокруг тишина. Откуда же взрыв? Звук был не похож на те, что мы слышали во время предыдущего погружения. Ладно, объяснение можно поискать позже; нет никаких причин прерывать погружение.

Стрелки манометров продолжают вращаться: уже больше тысячи атмосфер! Давление свыше 100 килограммов на каждый из 150 тысяч квадратных сантиметров гондолы.

Пройдено 10 тысяч метров, а мы все продолжаем медленно, неотвратимо опускаться: 30 сантиметров в секунду, 18 метров в минуту. Вода на удивление прозрачна. Пускаем на разведку ультразвуковые импульсы, но бездна все еще не посылает ответного эха.

1100 атмосфер. Фары порой заставляют вспыхивать море, лучи рассеиваются в прозрачной воде… Дна все нет. Эхолот работает без передышки. Уолш неотрывно смотрит на бумажную ленту, я перевожу взгляд с ленты на иллюминатор.

При такой скорости, даже если эхолот не «заметит» дна, я смогу остановить аппарат прежде, чем мы войдем в ил. Впрочем, и это не страшно, — разве что взмутим осадки и не увидим дно в первозданном виде.

12.56. Наконец-то на эхограмме появляется тонюсенькая черточка: дно! На секунду закрадывается сомнение — дно ли? Может, это вторичное эхо, акустический «паразит», шутка бездны, решившей оставить нас в дураках? Нет, действительно в 80 метрах под нами дно.