Глоток дождя - [15]

Музыкант пододвинул к белому с золочеными ножками роялю грубо сколоченный ящик, поерзал на нем, усаживаясь поудобней, прикоснулся к клавишам и извлек из инструмента раздумчивые аккорды.

Заиграл Вайкис что-то церковное, по всей вероятности, фортепианное переложение хорала, заплетая созвучия в прозрачную умиротворяющую мелодию. Но вот в звуковую ткань хорала проникли болезненные, нестройные акценты, нервировавшие, по-видимому, музыканта, потому что самозабвенность, с которой он начинал, улетучилась, и в его посадке, в движениях рук проступила напряженная манерность. Черняку почудилось, что диссонансы вторгались в хорал помимо воли Вайкиса, а тот пытался скрыть это, снова и снова возвращаясь к чистым печально вибрирующим звукам.

Затихла последняя нота, и Нарцисса Викторовна захлопала Вайкису.

— Вы — великий, невероятный пианист! Вы чародей! Музыка, исторгнутая вами, заставляет стремиться к совершенству!

Вайкис поднялся с ящика и поклонился.

— Оказывается, мое искусство нравится не только птицам. Весьма польщен, что оно тронуло вас.

— Вы учились где-нибудь? — спросил по-немецки Андрей.

— Как же, учился, и не где-нибудь, а в Варшавской консерватории! Эти годы священны для меня, я дышал, бредил музыкой! Но война, война, — Вайкис помрачнел. — Костел, в котором я был органистом, разбомбили «юнкерсы». Знаете, как мне пришлось зарабатывать? Какой-нибудь солдафон давал очередь, и я угадывал количество выпущенных пуль. Подсчитывали гильзы, и, если я не ошибался, совали подачку — бутерброд, сигарету...

— Разъезд — не самое удачное место для хорошего музыканта, — посочувствовал Андрей, — вы заслуживаете лучшего.

Вайкис снисходительно разъяснил:

— Я удалился сюда сознательно — подальше от глупости людской. И если играть, то для себя. А полезные дела можно творить всюду. Видите инструменты? Смахнуть пыль, заменить лопнувшие струны, настроить — и они будут служить! Это — спасенная музыка.

— Откроете магазин музыкальных инструментов?

— Нет-нет! Что вы! Все меркантильные хлопоты возложены на комиссионера Квача. Я исполняю обязанности санитара: ищу инструменты в заброшенных жилищах, транспортирую, придаю товарный вид.

— Вам легче! — воскликнула Каркачева. — А наши поиски все еще безрезультатны. Официальные власти пытаются убедить меня в том, что грузовики с музейными ценностями уничтожены фашистами. Не верю!

— Я слышал об этом, — протянул задумчиво Вайкис. — Если не ошибаюсь, мой комиссионер Квач осведомлен о людях, которые несли ответственность за этот груз. Что-то он рассказывал. Но что? Не помню...

— Как вы сказали? Квач? — всполошилась Каркачева. — Комиссионер? Еще одна легкокрылая надежда! Землекопы, которых я наняла, перекидали горы грунта и ничего не нашли. Три дня рылись у стен рыцарского замка. Местный житель заявил, что фашисты припрятали там цинковые ящики.

— Вы доверчивы, — снисходительно усмехнулся Юзин. — Этот «местный житель» просил вознаграждение за так называемые сведения?

— Разумеется, я заплатила ему! Предмет поиска, сударь, стоит того! Я не верю, что грузовики сожжены. А если и так, ящики с грузом все-таки могли уцелеть.

— Сколько болот кругом, — пробормотал Вайкис, — в них исчезнут, как песчинки, города. Боюсь, вас ждут огорчения.

— Ничего не желаю слышать, — отмахнулась Нарцисса Викторовна. — Впрочем, извините, я погрузила вас в прозу своих забот. Поиграйте еще! Пускай здесь, на безымянной станции, в краю, по которому прошелся молох войны, соединит нас таинство искусства! Воскрешайте наши души, маэстро!

— Те души, которые еще можно воскресить, — бросил отрывисто Гайнц.

...Когда разъезд остался далеко позади, а звуки рояля затихли, Андрей сказал Юзину с утрированной эмоциональностью:

— Не скрипите сапогами, не нарушайте девственного покоя лесов! Не бряцайте затворами, пусть дриады сладко спят в беседках, увитых виноградной лозой! Давайте вкушать блаженство и неведение!...

Юзин от души хохотал.

— Точно, любит красивости дамочка.

Для встречи с Грошевым было выбрано заросшее бузиной и черемухой стрельбище. Лето вступило в свои права и здесь, в затишке, жарило во всю. Андрей стянул с себя рубашку, залез в тень угрюмого бетонного щита, испещренного пулевыми шрамами. Юзин последовал его примеру и, воспользовавшись вынужденной передышкой, заснул. С трехдневной щетиной на обветренном лице и слипшимися от пота волосами, Леонтий Петрович выглядел неважно: непрестанная беготня изнуряла.

Неторопливо оглядывая защитные насыпи стрельбища, тропинку, по которой они пришли и на которой должен был вот-вот появиться Грошев, Андрей думал, что внешне спокойное стрельбище дышит угрозой, а бетонный щит, похожий на ладонь великана, кажется ловушкой, готовой каждую секунду прихлопнуть жертву. Даже звук метался меж насыпей в панике, бесконечно резонируя.

— По-моему, не Грошев!

Догадка подтвердилась. На шлаковый пятачок перед бетонным щитом выскочил мотоцикл, — на нем был Митрохин. Миша заглушил мотор и направился к ним.

— Компривет боевому подполью! Прошу прощения за небольшую задержку: давал кругаля, согласно грошевским директивам.

— То, что ты давал кругаля, хорошо. Но мотоциклет свой нужно было оставить метрах в четырехстах отсюда. Где сам? — хмуро спросил Юзин.