Glorioza superba - [6]

— Зар, я… я не испытываю тех чувств, которые на моем месте должно было испытать существо одного с тобой вида…

Арника улыбнулась. Я вел точный счет всех ее улыбок. Это была четвертая за все время нашего знакомства.

— Я достаточно долго живу среди людей и знаю все эти знаки внимания. Я достаточно адаптирована для вашей жизни, чтобы не выпускать «шипы», когда ко мне прикасаются с дружескими чувствами. И мне кажется, что ты хорошо ко мне относишься.

— Более чем хорошо.

Арника подобрала камешек, попавшийся ей по дороге, и принялась рассматривать его, а я снова повторил свою неудачную попытку вовлечь ее в разговор о любви и дружбе.

— Ты когда-нибудь читала любовные романы?

— Да.

— И тебе никогда не хотелось оказаться на месте их героев? Почувствовать те переживания, что испытывает человек.

Арника заговорила, сбившись со своего спокойно-уверенного тона, и я мысленно поздравил себя с первым удачным ходом.

— Понимаешь, Зар, мы с тобой по-разному воспринимаем мир. Ты чувствами, а я — логикой. Ты даже думаешь чувствами.

— Нет, почему же…

— Когда мы говорили с тобой вчера, ты не знал, что мне возразить, потому что тебя захлестывали эмоции: гнев, негодование, обида. Они тормозили твою мысль, а я была свободна от переживаний.

— Ты хочешь сказать, что чувства не нужны?

— В основном они только затмевают рассудок и мешают четкой работе мысли.

— Но ты никогда не испытывала их, как же ты можешь утверждать?!

— Я наблюдаю и анализирую.

— Нет, Арника, в этом ты не права. Я согласен, что гнев может толкнуть куда угодно, но существует еще сострадание, жалость, нежность…

— А какой в них смысл?

— Да при чем здесь смысл! Если бы у меня не было чувств, я превратился бы в машину — в компьютер, которому ежечасно скармливают порцию информации, а он выдает логичный ответ. Представь, целая колония компьютеров, которым плевать друг на друга! Ни от кого не дождешься ни помощи, ни поддержки… Мы — социальные существа, и наш разум приспособлен для жизни в коллективе. Ты просто не знаешь, чего лишена, и как бы я ни старался, все равно не смогу объяснить.

На протяжении всего моего монолога Арника смотрела, не отводя взгляда переменчиво-зеленоватых глаз, и слушала меня с редким вниманием.

— Ты прав, мы слишком разные.

Но мне не понравился ее ответ, я не хотел, чтобы она силь нее укреплялась в своей уверенности о нашей диаметральной противоположности.

— Нет. Я хотел сказать, что мы с тобой все равно сможем понять друг друга, какими бы разными ни были. Я очень хочу, чтобы ты поняла меня.

Я взял ее за плечи и посмотрел прямо в глаза:

— Хочу, чтобы ты подружилась со мной.

— Я могу испытывать некоторую привязанность к определенным людям.

— И ко мне?

— И к тебе.

Она никогда не лгала. Не умела говорить неправду. Не видела в этом смысла. И если не понимала моего вопроса или не могла на него ответить, признавалась в этом так же честно.

Она никогда не показывала, что ей неприятно мое осторожное ухаживание — спокойно принимая знаки моего внимания, она оставалась равнодушна к ним.

Арника ни разу не повысила голоса, ни разу не обиделась на меня, хотя поводы для этого были. Иногда мое терпение отказывало, и я говорил дерзости, даже грубости, в надежде увидеть в ее взгляде боль или хотя бы растерянность, но зеленоватые глаза оставались спокойными, а лицо невозмутимым. Я не мог назвать ее прекрасной даже в самых тайных мыслях. Прекрасное — это изнутри, какое-то душевное озарение, сердечное сияние, а моя Арника была красива, но бездушна.

Временами меня убивала ее холодность. Казалось, вот-вот ясный взгляд засияет нежным теплом, в улыбке появятся подлинные чувства, но нет. Напрасно я надеялся на чудо. Отточенные грани холодного ума кололи больнее булавок.

Мой внимательный брат заметил наконец, что со мной творится что-то неладное.

— Зар, мне не нравится, что происходит с тобой в последнее время. Ты сам не свой. В чем дело?

— В Арнике.

— О нет! Неужели до сих пор?! Только не говори, что ты всерьез увлекся цветоводством.

— Лис!

Иногда этот мальчишка всерьез оправдывает свое прозвище маленького хищника.

— Ладно, не сердись. Я знал одного типа, страстного любителя орхидей. Он буквально с ума по ним сходил, а ведь они не умеют ни говорить, ни улыбаться, и у них нет таких потрясающих ног, как у твоей Арники.

— Знаешь, меня, кажется, и привлекает именно эта ее неприступность.

— Вот что я с кажу тебе, братец: тебя избаловали. Ты всегда получал все и сразу, но стоило первый раз в жизни нарваться на недоступность, как ты тут же растаял. Это глупо!

— Постой, Лис, она что, не нравится тебе?

— Да, не нравится. Я ей не доверяю. И я всегда опасаюсь того, чего не понимаю. Ты тоже не будешь есть первый попавшийся незнакомый плод только потому, что он красивый, ведь он может оказаться ядовитым.

— Арника — не ядовитый плод.

— Это еще неизвестно.

Наверное, в каждом из нас есть что-то от Пигмалиона. Стремление создавать и переделывать по образцу собственных желаний. Это льстит самолюбию и удовлетворяет гордость художника, скрытого глубоко в душе.

Положить все силы на создание идеала и в процессе преображения влюбиться в объект собственного творения. Не видеть в упоении своей мнимой силой, что идеал далеко не идеален и что любишь вовсе не его, а новые черты, возникающие по мановению твоей волшебной палочки. И не замечаешь, как меняешься сам…