Глиняный мост - [93]
– И как ею пользоваться.
– Засохни, Мэтью.
И мы все стояли и смотрели, как Генри пылесосит двор. Рози скакала прямо и вбок, лаяла и бесилась, а миссис Чилман ухмылялась через забор. Стоя на цыпочках на банке из-под краски.
– Ну эти Данбары! – фыркала она.
Одним из приятных моментов годовщины стал великий обмен комнатами, который мы устроили, отправив ее книги и платье в недра пианино.
Первым делом мы разобрали трехъярусные койки.
Каждую из них можно было разделить на обычные кровати, и, хотя мне не особенно хотелось, именно я переехал в родительскую спальню (никто никоим образом не хотел в ней жить) – но со своей старой кроватью. На их кровати я не стал быть спать ни под каким видом. Но еще до того, как мы этим занялись, было решено: настало время перемен – Генри и Рори разъедутся.
Генри:
– Наконец-то! Я этого всю жизнь жду!
Рори:
– Ах, бляха-муха, всю жизнь ждешь, ну и скатертью дорога! Собирай барахло и проваливай.
– Собирай? Ты это вообще о чем?
Он от души пихнул брата.
– Я никуда не поеду!
– Ну и я не поеду!
– Ай, заткнитесь, – прикрикнул я. – Хотелось бы мне от вас обоих избавиться, да жаль, не могу, поэтому сделаем вот что: я бросаю монету. Два раза. Первый раз – на кто съезжает…
– Да, но у него больше…
– Не волнует. Не угадал – съезжает, угадал – остается. Рори, говори.
Монета, взлетев вверх, ударилась о потолок.
– Орел.
Отскочила от ковра; упала на носок.
Решка.
– Черт!
– Ха-ха, не повезло, друган!
– О потолок задела, несчитово!
Я повернулся к Генри.
Рори не сдавался:
– Она в потолок хрякнулась!
– Рори, – сказал я. – Заткнись. Генри, слушай: я бросаю еще раз. Орел – ты берешь Томми, решка – Клэя.
И опять выпала решка, и первое, что сказал Генри, когда к нему вселился Клэй, было:
– Вот, ну-ка глянь.
Он бросил ему старый «Плейбой» – мисс Январь.
А Рори задружился с Томми:
– Убери кота с моей, блин, кровати, недоумок.
Твоя кровать?
Типичный Гектор.
И еще раньше, в середине сентября, когда он попал на региональный чемпионат на стадионе Эрнста Маркса – где бетонная великанская трибуна, – мы довели бинтование скотчем до уровня искусства. Это стало у нас своего рода обрядом; это была наша замена диалогу о ногах – стальных пружинах – и силе, что идет изнутри.
Первым делом я опускался перед ним на корточки.
Медленно наматывал упаковочный скотч. Полоску ровно посередине.
Поперечную перед пальцами.
Начинается похоже на распятие, но в итоге выходит что-то другое, вроде давно утраченной буквы алфавита: несколько концов загибались на подъем стопы.
Когда объявили забег на четыреста, я дошел с ним до зоны распорядителей; день был парной и вязкий. Уходя, Клэй подумал об Абрахамсе и о проповеднике Эрике Лидделе. Подумал о худенькой миниатюрной южноафриканке, подавшей ему пример бинтовать ноги скотчем.
Я сказал:
– Жду после забегов.
И Клэй мне ответил, с прищепкой в кармане шортов:
– Давай, Мэтью.
А потом – одно слово:
– Спасибо.
Бежал он как великий и грозный воин.
Воистину молниеносный Ахиллес.
Наконец, уже наступал вечер того дня, первой годовщины; Рори пришел в чувство.
– Давайте сожжем кровать, – сказал он.
Мы приняли решение вместе.
Сидя за кухонным столом.
Но и решать-то было нечего.
Может быть, это универсальная истина: мальчишки и огонь; точно так же, как все мы бросаем камни. Собираем и целимся во что попало. Даже я, которому было почти девятнадцать.
Мне пора было стать взрослым.
Если переезд в родительскую спальню был поступком взрослого, то сожжение кровати было делом подростка – и вот так я и смягчил себе переход: поставив и на то, и на другое.
Поначалу обошлись почти без слов.
Клэю с Генри поручили матрас.
Мы с Рори тащили основание.
Томми – спички и скипидар.
Мы вынесли все через кухню во двор и перебросили через ограду. Примерно в том же месте, где столько лет назад Пенни встретила Городского Экспресса.
Перелезли сами. Я сказал:
– Так.
Было тепло, задувал ветерок.
Руки пока в карманах.
Клэй сжимал в ладони прищепку – но потом матрас вернули на основание, и мы понесли кровать на Окружность. Конюшни: усталые, клонящиеся. Проплешины в траве.
Скоро мы увидели в отдалении брошенную стиральную машину.
Потом – разбитый мертвый телик.
– Туда, – сказал я.
Показал – почти в середине, но немного ближе к нашему дому, – и мы понесли родительскую кровать туда. Двое из нас стояли, трое присели на корточки. Клэй держался поодаль, отвернулся к дому.
– Ветерок вроде, а, Мэтью? – спросил Генри.
– Ну, вроде.
– Западный, кажись?
Ветер крепчал с каждой минутой.
– Так мы все поле запалим.
– Еще лучше! – воскликнул Рори.
И пока я пытался его унять, Клэй отодвинул все – поле, траву, убитый телик. И одинокий остов стиральной машины. Его голос был направлен мимо нас:
– Нет.
– Что?
Мы спросили его в один голос, а ветер задул еще сильнее.
– Что ты сказал, Клэй?
На теплом поле он казался ледяным. Короткая темная челка, и это его внутреннее пламя; он повторил негромко, еще раз.
Твердое и окончательное:
– Нет.
И мы знали.
Мы оставим все как есть. Оставим кровать умирать здесь – по крайней мере, мы так думали тогда, – ведь как мы могли предвидеть?
Что Клэй вернется и ляжет на нее. Сжимая прищепку до того, что она вопьется в ладонь.
Январь 1939 года. Германия. Страна, затаившая дыхание. Никогда еще у смерти не было столько работы. А будет еще больше.Мать везет девятилетнюю Лизель Мемингер и ее младшего брата к приемным родителям под Мюнхен, потому что их отца больше нет — его унесло дыханием чужого и странного слова «коммунист», и в глазах матери девочка видит страх перед такой же судьбой. В дороге смерть навещает мальчика и впервые замечает Лизель.Так девочка оказывается на Химмельштрассе — Небесной улице. Кто бы ни придумал это название, у него имелось здоровое чувство юмора.
Жизнь у Эда Кеннеди, что называется, не задалась. Заурядный таксист, слабый игрок в карты и совершенно никудышный сердцеед, он бы, пожалуй, так и скоротал свой век безо всякого толку в захолустном городке, если бы по воле случая не совершил героический поступок, сорвав ограбление банка.Вот тут-то и пришлось ему сделаться посланником.Кто его выбрал на эту роль и с какой целью? Спросите чего попроще.Впрочем, привычка плыть по течению пригодилась Эду и здесь: он безропотно ходит от дома к дому и приносит кому пользу, а кому и вред — это уж как решит избравшая его своим орудием безымянная и безликая сила.
«Подпёсок» – первая книга из трилогии «Братья Волф» Маркуса Зусака. Наши чувства странны нам самим, поступки стихийны, а мысли обо всём на свете: о верности крови, о музыке девушек, о руках братьев. Мы улыбаемся родителям, чтобы они думали: всё в порядке. Не всякий поймет, чем мы живем: собачьи бега, кража дорожных знаков в ночи или и того хлеще – тайные поединки на ринге. Мы голодны. Голод терзает нас изнутри, заставляет рваться вперед. Мы должны вырасти; ползти и стонать, грызть, лаять на любого, кто вздумает нам помешать или приручить.
Наши чувства странны нам самим, поступки стихийны, а мысли обо всём на свете: о верности крови, о музыке девушек, о руках братьев. Мы улыбаемся родителям, чтобы они думали: всё в порядке. Не всякий поймет, чем мы живем: собачьи бега, кража дорожных знаков в ночи или и того хлеще — тайные поединки на ринге. Мы голодны. Голод терзает нас изнутри, заставляет рваться вперед. Мы должны вырасти; ползти и стонать, грызть, лаять на любого, кто вздумает нам помешать или приручить. Мы братья Волф, волчьи подростки, мы бежим, мы стоим за своих, мы выслеживаем жизнь, одолевая страх.
«Когда плачут псы» – третья книга из трилогии «Братья Волф» Маркуса Зусака. Наши чувства странны нам самим, поступки стихийны, а мысли обо всём на свете: о верности крови, о музыке девушек, о руках братьев. Мы улыбаемся родителям, чтобы они думали: всё в порядке. Не всякий поймет, чем мы живем: собачьи бега, кража дорожных знаков в ночи или и того хлеще – тайные поединки на ринге. Мы голодны. Голод терзает нас изнутри, заставляет рваться вперед. Мы должны вырасти; ползти и стонать, грызть, лаять на любого, кто вздумает нам помешать или приручить.
«Против Рубена Волфа» – вторая книга из трилогии «Братья Волф» Маркуса Зусака. Наши чувства странны нам самим, поступки стихийны, а мысли обо всём на свете: о верности крови, о музыке девушек, о руках братьев. Мы улыбаемся родителям, чтобы они думали: всё в порядке. Не всякий поймет, чем мы живем: собачьи бега, кража дорожных знаков в ночи или и того хлеще – тайные поединки на ринге. Мы голодны. Голод терзает нас изнутри, заставляет рваться вперед. Мы должны вырасти; ползти и стонать, грызть, лаять на любого, кто вздумает нам помешать или приручить.
Книга Тимура Бикбулатова «Opus marginum» содержит тексты, дефинируемые как «метафорический нарратив». «Все, что натекстовано в этой сумбурной брошюрке, писалось кусками, рывками, без помарок и обдумывания. На пресс-конференциях в правительстве и научных библиотеках, в алкогольных притонах и наркоклиниках, на художественных вернисажах и в ночных вагонах электричек. Это не сборник и не альбом, это стенограмма стенаний без шумоподавления и корректуры. Чтобы было, чтобы не забыть, не потерять…».
В жизни шестнадцатилетнего Лео Борлока не было ничего интересного, пока он не встретил в школьной столовой новенькую. Девчонка оказалась со странностями. Она называет себя Старгерл, носит причудливые наряды, играет на гавайской гитаре, смеется, когда никто не шутит, танцует без музыки и повсюду таскает в сумке ручную крысу. Лео оказался в безвыходной ситуации – эта необычная девчонка перевернет с ног на голову его ничем не примечательную жизнь и создаст кучу проблем. Конечно же, он не собирался с ней дружить.
Жизнь – это чудесное ожерелье, а каждая встреча – жемчужина на ней. Мы встречаемся и влюбляемся, мы расстаемся и воссоединяемся, мы разделяем друг с другом радости и горести, наши сердца разбиваются… Красная записная книжка – верная спутница 96-летней Дорис с 1928 года, с тех пор, как отец подарил ей ее на десятилетие. Эта книжка – ее сокровищница, она хранит память обо всех удивительных встречах в ее жизни. Здесь – ее единственное богатство, ее воспоминания. Но нет ли в ней чего-то такого, что может обогатить и других?..
У Иззи О`Нилл нет родителей, дорогой одежды, денег на колледж… Зато есть любимая бабушка, двое лучших друзей и непревзойденное чувство юмора. Что еще нужно для счастья? Стать сценаристом! Отправляя свою работу на конкурс молодых писателей, Иззи даже не догадывается, что в скором времени одноклассники превратят ее жизнь в плохое шоу из-за откровенных фотографий, которые сначала разлетятся по школе, а потом и по всей стране. Иззи не сдается: юмор выручает и здесь. Но с каждым днем ситуация усугубляется.
В пустыне ветер своим дыханием создает барханы и дюны из песка, которые за год продвигаются на несколько метров. Остановить их может только дождь. Там, где его влага орошает поверхность, начинает пробиваться на свет растительность, замедляя губительное продвижение песка. Человека по жизни ведет судьба, вера и Любовь, толкая его, то сильно, то бережно, в спину, в плечи, в лицо… Остановить этот извилистый путь под силу только времени… Все события в истории повторяются, и у каждой цивилизации есть свой круг жизни, у которого есть свое начало и свой конец.
С тех пор, как автор стихов вышел на демонстрацию против вторжения советских войск в Чехословакию, противопоставив свою совесть титанической громаде тоталитарной системы, утверждая ценности, большие, чем собственная жизнь, ее поэзия приобрела особый статус. Каждая строка поэта обеспечена «золотым запасом» неповторимой судьбы. В своей новой книге, объединившей лучшее из написанного в период с 1956 по 2010-й гг., Наталья Горбаневская, лауреат «Русской Премии» по итогам 2010 года, демонстрирует блестящие образцы русской духовной лирики, ориентированной на два течения времени – земное, повседневное, и большое – небесное, движущееся по вечным законам правды и любви и переходящее в Вечность.