Глиняный мост - [67]

Майкл завершил рассказ, и они стали смотреть дальше; он обнял Клэя за плечи. Клэй не сводил глаз с ослепительно-белого пса; Майкл задремал, но скоро проснулся.

– Ага, – пробурчал он. – Уже конец.

Он указал на телик.

– Отправляют обратно на Марс.

Третий голос негромко прозвучал между ними:

– На Нептун, дубина.

Клэй и Майкл Данбары с усмешкой обернулись к женщине в коридоре, позади них. Она была в самой старой своей пижаме. И добавила:

– Ты вообще ничего не помнишь?

В то утро молоко скисло, и Пенни замесила оладьи, а когда мы явились на кухню, то спорили, пролили сок и спихивали друг на друга. Пенни вытирала и восклицала: «Опять разлили сок, зводеи!», – а мы смеялись, и никто из нас не знал.

И она уронила яйцо Рори под ноги.

И не удержала тарелку.

Что это могло значить, если значило хоть что-то?

Но, когда я оглядываюсь отсюда, это означает многое.

В то утро начался ее уход, а смерть пробралась в наш дом.

Сидела на карнизе для штор.

Качалась на солнышке.

А потом склонилась, близко, но небрежно, приобняв холодильник: если она хотела пива, то это был ловкий ход.

В те дни близилась моя схватка с Хартнеллом, и все шло, как мне казалось, отлично. Готовясь к этому с виду обычному воскресенью, мы купили две пары боксерских перчаток.

Мы кружили, обменивались ударами.

Уклонялись.

В этих здоровенных красных перчатках я тогда просто жил: будто к моим запястьям прицеплены две хижины.

– Он меня убьет, – сказал я, но мой отец такого бы не позволил.

В те дни он был мне настоящим отцом, и, наверное, большего я не могу сказать: это лучшее из всего, что я о нем думаю.

В подобные моменты он останавливался.

Он положил мне на шею руку в перчатке.

– Вот что. – Чуть поразмыслив, он негромко продолжил: – Ты вот как должен думать. Тебе надо настроиться.

Он как-то сразу меня ободрил, потрепав по затылку. В прикосновении было столько нежности, столько ласки. Море любви на расстоянии вытянутой руки.

– Он может убивать тебя сколько ему вздумается – но ты не дашь себя убить.

Он умел быть полезным тогда, до начала.

Что до Пенни, то болезнь подступала, а мы ничего не замечали. Женщину, которую мы знали всю нашу короткую жизнь – кажется, она ни разу даже не простужалась, – временами будто бы пробирала дрожь. Но она тут же отгоняла ее.

Были моменты явной дурноты.

Или раздавался ее кашель.

В начале дня ее, бывало, охватывала сонливость, но она работала так много и подолгу – что ж, мы думали, дело в этом. Как бы мы поняли, что причина не в Хайперно – где кишат детишки и микробы. Она всегда за полночь засиживалась над тетрадями.

Ей просто нужно отдохнуть.

А тем временем вы можете себе представить, как славно мы тренировались.

Мы боксировали во дворе, боксировали на крыльце.

Сходились под сушильным столбом, иногда и в доме – всюду, где только могли; сначала это были мы с батей, но потом стали пробовать все. Даже Томми. Даже Пенелопа. Ее светлые волосы начали понемногу седеть.

– Вы ее берегитесь, – однажды заметил отец. – У нее убийственный оверхенд левой.

Что до Рори и Генри, они никогда больше не ладили так хорошо, как тогда: кружась, сходясь, тузя друг друга, хлеща по рукам, по плечам. Рори даже разок извинился, и даже – о чудо – без ужимок, когда стукнул Генри немного ниже, чем позволяют правила.

В школе я терпел, как мог, – а дома осваивал защиту («Не опускай руки, следи за шагами») и нападение («Джеб отрабатывай весь день»), пока окончательно не приблизился момент сейчас-или- никогда.

Вечером накануне того дня, когда все произошло и мне пришлось наконец сцепиться с Джимми Хартнеллом, отец зашел в комнату, которую я делил с Клэем и Томми. Остальные уже спали на нижних ярусах нашей трехэтажной кровати, а я лежал без сна у себя наверху. Как обычно поступают дети, я закрыл глаза, когда вошел отец, и он, осторожно тряхнув меня за плечо, заговорил:

– Эй, Мэтью, а как насчет еще немного потренироваться?

Уговаривать меня не было нужды.

Но в этот раз, когда я потянулся за перчатками, отец сказал, что они не нужны.

– Как? – зашептал я. – Прямо кулаками?

– А когда ты выйдешь против него, перчаток не будет, – отвечал отец, но теперь он говорил как-то неспешно. – Я тут заглянул в библиотеку.

Я прошел следом за ним в гостиную, где он указал на старую видеокассету и старый видеоплеер (древний черный с серебром аппарат) и велел запустить. Как выяснилось потом, на самом деле он купил аппарат на какие-то отложенные деньги: начало рождественских накоплений. Читая название на кассете – «Последние великие боксеры» – я чувствовал, что отец улыбается.

– Прикольно, да?

Магнитофон заглотил кассету.

– Прикольно.

– Ну теперь жми пуск.

И вот мы молча смотрим на боксеров, сменяющих друг друга на экране; они появляются, будто президенты человечества. Сначала черно-белые: от Джо Луиса до Джонни Феймхона, Лайонела Роуза и Шугар Рэя. Затем цветные – Дымящийся Джо, Джефф Хардинг, Деннис Андрис. В ярких красках техниколора – Роберто Дюран. Канаты натягивались под их весом. Во многих и многих схватках боксеры оказывались на полу, но вновь поднимались на ноги. Такие храбрые и отчаянные нырки.

Ближе к концу кассеты я поглядел на отца.