Глиняный мост - [129]

Честно говоря, я полюбил это поле, и, как правило, когда особенно скучаю по Клэю, выхожу туда обычно поздним вечером, и Клаудия меня там находят. Она берет меня за руку, и мы гуляем.

У нас две дочери, и они прекрасны – они не знают сожалений; они – звук и цвет моего «здесь». Вы не поверите, но мы им читаем «Илиаду» и «Одиссею», и обе они учатся играть на пианино. Я сам вожу их на уроки и занимаюсь с ними дома. Мы сидим вместе над клавишами с надписью ВЫХОДИ ЗА МЕНЯ, и это я – тот, кто педантично надзирает. Я сижу с веткой эвкалипта и замираю, когда они бросают игру и просят меня:

– Пап, расскажи нам про Девочку-сбивашку?

И, конечно:

– Можешь рассказать про Клэя?

И что мне остается?

Что я могу сделать, кроме как опустить крышку пианино и приступить к рассказу?

И все истории начинаются одинаково.

– Однажды, в приливе прошлого Данбаров…

Первую зовут Мелисса Пенелопа.

Вторую – Кристин Кэри.

И вот теперь все подходит к этому.

Есть еще одна история, которую я теперь могу рассказать, чтобы уже оставить вас с миром. Честно говоря, это моя любимая история – о теплоплечей Клаудии Киркби.

Но это история и о моем отце.

И моем брате.

И об остальных моих братьях, и обо мне.

Знаете, однажды – однажды, в приливе прошлого Данбаров – я попросил Клаудию Киркби выйти за меня; я подарил ей не кольцо, а серьги. Это были маленькие серебряные полумесяцы, но ей они пришлись по душе, она сказала, что они необыкновенные. Еще я написал ей длинное письмо про все, что я о ней помню, о том, как мы познакомились, о ее книгах и как она была добра к нам, Данбарам. Я написал о ее икрах и о солнечном пятне посредине щеки. Я все это прочел вслух, стоя на ее пороге, и она плакала и сказала «Да» – но в следующую секунду она уже поняла.

Она знала, что у нас будут трудности.

Прочла на моем лице.

Когда я объявил, что нам придется подождать Клэя, она сжала мою руку и согласилась, что так и надо, – и незаметно пробежали годы. Годы лезли в гору, у нас родились дочери. Мы смотрели, как все складывается и меняется, и хотя мы боялись, что он вообще сюда больше не вернется, казалось, что, если мы будем ждать, это притянет его к нам. Когда ждешь, то возникает чувство, будто ты стараешься.

Однако прошло пять лет, и мы задумались.

Мы поговорили вечером в спальне, которая когда-то была спальней Пенни и Майкла.

И когда она спросила меня:

– Может быть, к твоему тридцатнику? – наконец приняли решение.

Я согласился, и снова потекли годы, и она дала мне еще один сверху, но тридцать один уже казался последним пределом. Открытки давно не приходили, и Клэй Данбар мог быть теперь где угодно – и тогда мне наконец пришло в голову вот что.

Я сел в машину и поехал.

К ночи я был в Силвере.

И сидел с отцом на кухне.

Как раньше они с Клэем. Мы пили с ним кофе, и я смотрел на плиту, на ее регуляторы, и я сидел и чуть не плача его умолял. Я смотрел на него через стол:

– Ты должен поехать и найти его.

И Майкл, не затягивая, собрался и поехал.

Он прилетел в один город и принялся ждать.

Каждое утро он выходил на рассвете.

Приходил к открытию, а уходил в темноте, когда закрывались.

В те дни там шел снег, стояли холода, а он мог сказать лишь несколько фраз по-итальянски. Он с обожанием снизу вверх смотрел на «Давида»; и «Рабы» оправдали все его мечтания. Они, изнемогая, боролись, рвались на волю, пытаясь вырваться из камня. Служители в Академии стали его узнавать и подумывали, не псих ли. Туристов зимой было не так уж много, так что его засекли уже через неделю. Иногда ему предлагали поесть. Однажды вечером его, наконец, спросили.

– А… – ответил он. – Я здесь жду… Если повезет, он заглянет.

* * *

Так и вышло.

День за днем, тридцать девять общим счетом, Майкл Данбар проводил во флорентийской галерее. Он сам не верил, что так долго находится рядом с ними, – ведь и «Давид», и «Рабы» были неистово прекрасны. Случалось ему и задремать, сев и привалившись к камню. Чаще всего его будила охрана.

Но потом, на тридцать девятый день, на его плечо легла рука, и возле него опустился на корточки человек. Сбоку от него падала тень Раба, но сквозь одежду Майкл чувствовал тепло его ладони. Румянец пропал, лицо огрубело, но не узнать в нем мальчика было невозможно. Ему было двадцать семь, но отчего-то было похоже на тот миг, столько лет назад – Клэй и Пенелопа, ослепительный двор, – потому что он увидел его прежним. Ты тот, кому нравились истории, подумал он, – и вдруг оказался на нашей кухне, где Клэй окликал его, и негромкий голос шел из сумрака на свет.

Он опустился на колено и сказал:

– Привет, пап.

Даже в день свадьбы мы не знали точно.

Майкл Данбар сделал все, что мог, но мы надеялись скорее просто от отчаяния, не имея настоящей надежды.

Рори будет шафером.

Мы все купили костюмы и красивые туфли.

Отец тоже был с нами.

Мост оказался надежной постройкой.

Церемонию назначили на вечер, и Клаудия забрала девочек. После обеда мы собрались: от старшего к младшему: я, Рори, Генри, Томми. Чуть позже приехал Майкл. Мы все оказались на Арчер-стрит, в парадных костюмах, но ослабили узлы галстуков. Мы ждали, как заведено, на кухне.

Иногда, конечно, нам мерещились какие-то звуки.