Глиняные буквы, плывущие яблоки - [29]

А вертушка на бывшей яблоне не крутилась.

Все село уже почти собралось.

Детей не было. По приказу Председателя их собрали в школе. И заперли там. С Ханифой, для порядка и дисциплины.

А вертушка не крутилась.

Правда, толпа на эту вертушку и не смотрела. Хватало, на что смотреть. Около сухого дерева стоял Участковый в парадной форме. Но даже не он притягивал взгляды и расширял глаза. А то, что находилось рядом с Участковым.

Это был Учитель.

Но это был уже не Учитель.

Он был усажен задом наперед на паршивого ишака; рот Учителя был завязан, на груди болталась фанерка с буквами проклятого алфавита. Руки его тоже были связаны за спиной, на лице были ушибы.

Разглядеть эти ушибы было, однако, непросто: преступника отделяло от толпы приличное расстояние. Словно черту какой-то невидимый, но очень авторитетный палец провел. Пересечь эту черту никто не пытался.

Только пару раз нарушила эту черту собака Учителя. Как она все разузнала и прибежала — непонятно. Своей собачьей душой что-то почувствовала. Скулит и к Учителю рвется. Участковый себе мысленно локти кусает, что Учителю эту собаку продал. А она оскалилась — сейчас Участкового за локоть цапнет.

Тут, к радости Участкового, в толпе крикнули, что собака — ни кто иной, как сам шайтан, который в собачьем платье Учителю прислуживает. В собаку полетели камни. Отогнали. Отбежав, собака продолжала выть, но ее вой уже был не слышен — карнайчи загудели громче: к толпе на коне подъехал Председатель, и шествие тронулось.

Впереди шли карнайчи со свадебным наигрышем «Ер-ер», хотя свадьбой никакой не пахло, а только смертью Учителя и последующей баней.

Следом шло село; серое, с приплюснутыми к земле взглядами. Кто-то еле-еле подгребал сухими ногами. Многие мечтали, войдя в Баню, просто упасть на мрамор и напиться. Всю баню выпить. Море выпить. Океан им принесут — тоже выпить. Скорее бы вся официальная часть с казнью закончилась…

Как звонко поют карнаи! В самое ухо кричат, глиняные лица хотят развеселить.

Справа от толпы на отличном белом коне гарцует Председатель.

Даже те сельчане, которые в душе желали Председателю разных язв, червей и другие неприятные вещи, не могли не любоваться им сейчас. Одетый в золотой бухарский халат, Председатель плыл над толпой на своей белой лошади, затмевая солнце. Его причесанная голова казалось головой великого мудреца, которая каким-то чудом выросла на крестьянском теле. Иногда Председатель подъезжал поближе к толпе и с кем-то шутил, хотя глаза у него при этом были не шутливые. Государственные глаза. Потное лицо бронзой отливает, седина — серебром, халат — вообще золотом!

По левую сторону хромой ишачок везет бывшего Учителя.

Рот завязан, чтобы колдовать ртом не мог. Так несчастный глазами колдовать пытается. В небо смотрит. Небо, конечно, сегодня непривычное — металлическое какое-то, хотя облаков нет, и откуда этот металл взялся — непонятно. Ты, шутят в толпе, не на небо, под землю, давай, смотри, у своих подземных покровителей помощь проси.

Учитель давно, оказывается, еще задо-олго до своего приезда начал против нашего села работу вести, воду от села отводить.

А еще, говорят, когда Участковый в доме Учителя обыск делал — целый ящик фотографий наших сельчан нашел. И у кого на фотографиях ослиные уши пририсованы — с теми несчастье случалось. Или Председатель кулаком угостит, или жена ссору устроит, или ведро с водой из рук выскачет. Откуда же он эти фотографии брал? Э! Говорят же — он еще в городе эту работу начал, а в городе какие хочешь фотографии найти можно.

Были, конечно, и сочувствующие Учителю голоса. Но эти голоса молчали.

Все эти разговоры смешивались с шутками Председателя, пением карнаев и лаем учительской собаки, которая продолжала следовать за шествием. Как только она приближалась, в нее летели камни.

9

Около Бани уже было все подготовлено.

Со стен улыбались своими древними улыбками Александр Македонский с супругой. Зеленели пальмы. Внутри бани, в подземных печах весело трещал кизяк и прочий мусор, раскаляя мрамор в Зале Солнца; над Баней приплясывал дымок.

Председатель слез с лошади и уселся в президиум — длинный стол, заваленный всякой едой, которой Председатель тут же начал наслаждаться. Это вызвало в толпе улыбку надежды — когда Председатель наедается, всегда угощает остатками.

Всех только удивило, что за его спиной объявилась пара каких-то незнакомых фигур. Их лица были такими непраздничными и даже свирепыми, что, казалось, эта свирепость стекает по их лицам и болтается жирной каплей на подбородке.

Кто эти люди в черном? Никто не знал.

Учителя тоже сняли с ишачка и поставили перед небольшим обрывом.

За ним темнела равнина, укрытая тяжелым одеялом зноя.

Между Учителем и толпой была организована груда камней, чтобы все желающие могли принять участие.

Карнаи загрохотали сильнее — и замолкли. Председатель встал из-за стола и, дожевывая, отправился на трибуну.

Как всегда, он привел на память несколько цифр. Посоветовал работать еще лучше. А в конце вообще заявил, что человек отличается от обезьяны тем, что он — гуманный, и просто так самосуд не совершает и камнями не швыряется. И что, может, вместо того, чтобы в Учителя камнями кидать, его надо, наоборот, как-нибудь возвеличить и даже посадить на его, Председателя, место.