Глина, вода и огонь - [8]

— Стройные ноги, земли не касаясь, ступают: ноги богини, которая вечно юна и сильна и не знает, что значит усталость… Понравится ли тебе моя ваза, Афина? Оценишь ли ты скромный труд мой? Я и старик наставник мой, гончар, сотворили ее, чтобы воспеть тебе славу. Да будет угоден тебе труд мой, ибо он — единственная моя отрада с тех пор, как честный воин, но бездарный художник Евфроний лишил меня той, которую старый гончар пред назначил мне в жены.

Она все смотрит и смотрит на профиль его, сотворенный из глины на стене дома. Она и ночью с глиняным светильником в руке крадется тихо, как тень, чтобы взглянуть, не ожил ли ее глиняный Евфроний.

Я же стараюсь изгнать черную зависть из сердца тем, что черный рисунок на вазе рисую все лучше и лучше. И все же…

…И все же он ничего не мог поделать с собой и на лучшей своей вазе написал так:

Евтимид, сын Полия, расписал вазу,

Как Евфроний никогда бы не смог.

Ваза была найдена тысячу лет спустя в земле Греции, неподалеку от деревни, где горбоносые и черноволосые крестьяне, похожие на турок и говорящие на языке, несколько отличном от того на котором говорил старый гончар, грек, о котором мы сейчас рассказывали, надумали копать колодец, чтобы женщинам не приходилось ходить за водой к ключам. Никто не удивился, когда лопата землекопа стала выбрасывать из ямы черепки вместе с комьями серой иссохшей земли. К черепкам, к обломкам, к монетам привыкли — их находили взрослые, взрыхляя огород, и дети, копая червей для рыбной ловли.

Когда черепки попали в руки знающим людям, их очистили от праха времен, бережно натерли всякими снадобьями, чтобы вернуть хоть немного блеска черному лаку рисунка, и склеили вместе, добавив недостающие куски с помощью специальной массы.

Эта ваза, как и другие, оказалась в музее, эту вазу, как и другие, спрятали под стеклянный колпак, и отныне она охранялась законом и стала гордостью музея, в который она попала.

Вазы выкупали, выменивали, выкрадывали у греков или просто отнимали. Вазы заворачивали в материю, в траву, в вату, прятали в ящики, везли по морям и дорогам во всевозможные крупные города мира, и люди, приходившие в музеи, знали, что красная ваза с черным рисунком и черная ваза с красным рисунком созданы гончарами и художниками более двух тысяч лет назад и по сей день не родился еще ни гончар, ни художник, способный превзойти треков.

Греки знали цветные глазури египтян, голубую, розовую, желтую и позолоту, но не любили, чтобы их посуда была пестрой, и на стенках их ваз очень редко появлялись белая и пурпуровая краски. А черный краситель для глины назывался у них лаком, и рецепт этого лака они никому не передали, воссоздать же его заново никто не смог. Черные, как негры, люди, герои и боги нарисованы на красных вазах цвета раскаленного кирпича. И красные люди, герои и боги процарапаны на вазах, покрытых лаком, черным, как грифельная доска[23].

Мы поведали легенду о старом гончаре так, как она дошла до нас в виде обломка. И, реставрируя произведение по обломку мы заполним пустоты, дописав про двух художников, Евфрония и Евтимида. Ведь они вполне могли жить во времена, когда жил наш старый гончар, и носить такие имена, и соперничать друг с другом. Ибо:

Зависть питает гончар к гончару и к плотнику плотник,

Нищему нищий, певцу же певец соревнует усердно.

Так говорили греки.

Но можно рассказать эту историю по-другому, лишь сдвинуть события во времени. И если наш мастер когда-либо и жил на самом деле, то жил, скорее всего, давным-давно, где-то на самой заре греческого искусства, когда оно только зарождалось. А Евфроний и Евтимид действительно существовали, они были известными художниками-вазописцами и жили уже в пору расцвета греческой культуры.

Другие легенды спешат вослед нашей, древнейшей, и в них говорится о том, как Евфроний и Евтимид, доподлинные греческие вазописцы, ревниво соперничали друг с другом, но предметом их ревности была отнюдь не девушка, а мастерство. Евтимид действительно был очень талантлив, но скромностью природа не наделила его, и потому он оставил на другой своей вазе надпись не менее хвастливую: «Действительно, очень хорошо!»

Но что правда, то правда, художник он был замечательный, и, если бы от него сохранилась одна только его гидрия — сосуд для воды, на котором изображено падение Трои[24], он и тогда вошел бы в историю, столь трагичны и сильны его рисунки: Кассандра[25], метнувшаяся к подножию алтаря, чтобы найти защиту у алтаря троянского божества, и Приам[26], держащий на коленях окровавленный труп ребенка, и воин-грек, поднявший безжалостный меч над головою старого Приама. Но лучшая его картина, я думаю, нарисована на килике — Ахилл, перевязывающий раненого Патрокла[27]. Оба героя сидят на земле, лица их повернуты в профиль, как, впрочем, на всех вазах (не оттого ли древние китайцы считали греков одноглазыми)[28]. У них прекрасные сильные тела, на них легкие юбки и гибкие чешуйчатые панцири, отчего они похожи на больших изогнувшихся и сильных рыб. Патрокл отвернулся, чтобы скрыть от друга, как ему больно, и, наверное, заплакал бы, если бы герои умели плакать.