Глина, вода и огонь - [33]

Виноградов торопился описать другие свойства, чтобы после него в России знали секрет фарфора, и как вести обжиг, и как делать краски:

«I Золотая. Золото, — писал он, — распущается следующим образом: возьми один червонец, разбей его тонко, разрежь на маленькие кусочки и распусти в трех квинтах[114] золотой водки[115], потом возьми один йот венгерского купоросу, разведи его в воде, проведи сквозь (золото) серную кислоту в банку, в эту банку влей распущенное золото, то оное как будто бурый порошок осядет…»

Торопился Виноградов перед смертью кончить «Обстоятельное описание» и не успел.

Умер он тридцати восьми лет от роду, забытый всеми и давно уже заживо погребенный за забором ее императорского величества фарфоровой фабрики, откуда выхода ему не было, поскольку велено было зорко охранять русский секрет. За гробом шли только рабочие — десять человек, их жены, трое караульных солдат (а четвертый остался сторожить печи). Они сами вырыли могилу и опустили его в землю, свойства которой никто в России лучше Виноградова не знал.

Постоявши над могилой, рабочие вернулись на фабрику, поминая покойника добрым словом, но, конечно, никто не мог угадать, что через много лет будет поминать его добрым словом вся Россия и гордиться тем, что он, русский ученый, сам постиг тайну, которая считалась самой сложной на свете, и что, ведя такую жизнь, в которой нельзя прожить, не то что годами работать, сумел создать русский фарфор, получивший признание во всем мире.

После него недолго работал на фабрике Ломоносов. Он изобрел свой состав фарфора, в который входил горный хрусталь, но завод при нем работал так, как записано в «Обстоятельном изложении», по способу Виноградова.

В России стали возникать фарфоровые фабрики: фабрика Гарднера, а позже — Батенина, Кузнецова и многие другие, а также фарфоровый завод в Бронницком уезде, на месте залежей гжельских глин.

И столетия не прошло со смерти Виноградова, как фарфор, обитавший ранее только во дворцах, появился в домах простых людей, и чашки, блюдца, тарелки, чайники и другая фарфоровая посуда поселилась даже в деревенских буфетах. К фарфору в быту привыкли, он уже не был признаком большого достатка или свидетельством особо тонкого вкуса. Стал фарфор просто частью российской жизни, вошел в жизнь и в ней растворился.

Но выпускали российские заводы и вещи, отмеченные особым совершенством, чистого цвета, богатой изящной росписью, с черепком тончайшим, как затвердевший шелк. И в наше время слава о русском художественном фарфоре идет по всему миру. Коллекционеры Парижа, Флоренции и Дрездена с особой гордостью хранят образцы русского фарфора, и каждый коллекционер, и каждый музей мира, где есть собрание фарфора, ничего бы не пожалели, чтобы иметь вещь с вензелем «W», что означает: собственноручное изделие Дмитрия Виноградова.

Только вещей с подписью «W» очень мало. Никто не берег их при жизни Виноградова, никто не хранил их после его смерти. А когда спохватились и стали искать все, что было связано с ним, оказалось, что, кроме тетрадок с обрывочными записями да нескольких немецких книг по горному делу, связки писем и нескольких фарфоровых изделий, ничего не осталось.

Легенда о кувшине

Видел ли ты когда-нибудь желтых лошадок с малиновыми полосами на боках и зеленой гривой? Нет, это, к сожалению, не настоящие лошади. Но всё же они есть. Их можно встретить в Узбекистане, и нет ничего краше их, когда они стоят под синим небом прямо на земле.

Они — игрушки, их делает из глины старая-престарая узбечка.

Если ты поедешь в Ташкент, придешь к ней в гости и подсядешь к ней, когда она водит кисточкой по желтым лошадиным бокам, почтительно поговоришь с нею и она решит, что ты воспитанный человек и уважаешь старших; если ей покажется, что ты хорошо умеешь слушать, и если это окажется чистой правдой, она, может быть, расскажет тебе старую-престарую историю, которую теперь уже почти забыли. А если кто и помнит, так только что гончары.

Но разговор заведет издалека.

— Эх, — скажет она. — Вот ты похвалил моих лошадок. Не надо большого ума, чтобы понять, как они хороши. Но если ты умен, ты поймешь также, что не надо большого умения, чтобы их сделать. Хотя, конечно, не всякий сможет, ой не всякий!

А знал бы ты, что умели делать старые мастера. Какие гончары были когда-то. Я видела их изделия на базаре, когда была маленькой и ходила, цепляясь за руку моей бабушки. А бабушка смотрела на те пиалы, и кувшины, и игрушки, что гончары расставляли перед собою на земле, и когда я просила купить что-нибудь, она говорила: «Ах, дитя мое, разве такие вещи делали, когда я была девочкой! Поверь, они были во много раз лучше».

Вот и выходит, что самое-то хорошее умели делать так давно, что те времена никто не вспомнит.

Зато о тех временах говорили мне вот что.

Было это или не было, не знаю и никто не знает. Где это было или где не было, никто не ведает.

Жил-был шах[116], и была у него дочь, с лицом красивым, как луна.

Ты, может быть, не знаешь, что когда у нас в старое время хотели похвалить красоту девушки, ее всегда сравнивали с луной. Так вот, дочь шаха была прекраснее самой луны.