Глина, вода и огонь - [31]

Виноградов отложил гусиное перо… Который день лил дождь, дорогу размыло, подводы с глиной-«мыловкой», что везли из-под Москвы, из Гжели[107], увязли в пути. Грязь была лошадям по брюхо.

Легко сказать: налаживать фарфоровое дело! Секрета фарфора никто в России не знал. Отправляя русских за границу, Петр I наказал своим людям в Мейсене разведать, как делают фарфор, да только мейсенскую тайну держали за семью замками. И сибиряк по фамилии Курсин купил у китайца рецепт фарфорового теста, но мало было знать состав: секрет, видно, был еще и в том, как обжигать. Ничего не вышло у Курсина.

Как ни прикинь, а только постичь состав фарфора и все приготовление его придется самому, никто не скажет. Виноградов ставил опыты и составлял записи. Записывал раздумья о свойствах веществ и какие свойства фарфору могут быть полезны.

Ломоносов у себя в Петербурге, в академической лаборатории, тоже искал состав порцелина.

Здесь, на фабрике, трудно было все, и каждый шаг встречал препятствие. Директор Конрад Гунгер Виноградова к работе не допускал. Охранял от него тайну. Просясь в Россию, Гунгер обещал изготовить чистый фарфор, поскольку ему известен способ изготовления порцелиновой массы.

Может, где-нибудь Гунгер и делал фарфор, только в России не мог. Подвоз к фабрике был труден, в распутицу невозможен. Глина, что выбрал Гунгер под Гжелью, «мыловка», была жирна, а в обжиге давала цвет желтый, как вялый лист. Кварц для массы, который должен быть чище снега, выходил при помоле с черными точками. Дрова, сколько ни проси, привезут только сырые, дыму от них как на пожаре.

Озлобившись от неудач, Гунгер спрашивал Виноградова, не за говорил ли он горны, не ворожил ли над кадкой с глиной. Гунгер любил хвалиться дружбой с многими европейскими алхимиками. У них, что ли, научился верить в ворожбу, в наговор?

Виноградов усмехнулся.

Алхимики, во всем видевшие знаки свыше и зависимость явлений от неведомых сил, должно быть, усмотрели бы тайную связь между элементами: вербовкой Ломоносова в полк, обмененный на фарфор Августом, и тем, что как раз для Августа добыл фарфор Бетгер. Они, пожалуй, решили бы, что Ломоносову надлежит заниматься фарфором. А ему, Виноградову, — порцелином? Через начальника, через Гунгера, не иначе, с одним-то алхимиком Гунгер таком был наверняка, с самим Иоганнесом Бетгером. Поговаривали, что сошлись они в ту пору, когда Бетгер будто бы продал душу дьяволу за фарфоровую тайну, боялся быть один, ночи напролет играл с приятелями в карты и Гунгеру, говорят, проиграл фарфоровый рецепт.

Может, и проиграл Бетгер что-либо Гунгеру, да только и Гунгер не много выиграл: посуду, что у него получилась, нельзя и сравнить с дрезденской.

Вон стоит на полке, рядом с книгами по химии, дрезденский бог Вакх[108], небольшая веселая вещица, сделанная с тонкостью и озорством, раскрашенная цветами довольства и радости, подаренная Виноградову в Марбурге учителем его, доктором Конради, «на счастье».

А Бетгеру дрезденский фарфор счастья не принес, принес беду. Со всеми ли своими открывателями фарфор расправляется так жестоко?

Дождь не переставал. В комнате протекал потолок, под поток поставлено было ведро, капли били о жесть невыносимо. В амбаре двое мужиков, вручную вращая жернов мельницы, пели тоскливую протяжную песню. Ивана Черного, старика, определенного по разрисовке порцелина, били батогами за то, что от великого старания медленно работал, когда велено было спешить. Сидел старик на цепи, рисовал золотые и пурпурные розаны величиною с горошину кисточкой толщиною в волос.

Виноградов придвинул тетрадь. Запись надо было сделать о свойстве глины-«мыловки», серой и бледно-зеленой, которую Гунгер велел везти из-под Гжели.

Виноградова за границей чему только не учили, только про фарфор разговора не было. А учили математике, механике, гидростатике, гидравлике, рудокопному искусству и маркшейдерскому делу[109]. Хорошо он знал свойства камней и глин, что составляют землю, на которой стоит мир. Был в том какой-то смысл, что простая земля и ее грубые дети — камни дают от себя частицы, из которых образуется светлейшее и чистейшее вещество — порцелин, нежный, тонкий и легкий, будто он рожден в заморской раковине, как жемчужина, выношенная под перламутровой скорлупой.

В детстве, в Суздале, в доме отца-священника, он и не слыхал про то, что есть на свете фарфор. Ложки были деревянные, кружки серого олова, еду на стол мать ставила в глиняных прочных горшках, в толстых мисках, потемневших и лоснящихся от долгого употребления в хозяйстве. Квас к столу был в затейливом желтом кувшине на птичьих ножках, с гребнем наверху фасонной ручки. А тяжелый — вроде чугунный. В Суздале делали такие кувшины, и был на них спрос. Но больше хозяйки старались покупать посуду привозную, на ярмарке, куда везли глиняную утварь из Гжели. В детстве бывал он на ярмарке и хоть смутно, но помнит толпу, гул голосов, баб в черных платках, что, присев на корточки, щелкают по звонким глиняным бокам кувшина.

Из Гжели горшки приезжают на повозках, укутанные в солому, как в шали… Рыжие лошади томятся от безделья и от множества людей, от нечего делать сжевывают с соседних телег белую солому. Подле телег, прямо на земле, толпятся крынки, горшки, кувшины, похожие на карликов, — крепкое, деловитое племя, маленький народец, вышедший из земли, где его глиняное царство, на парад, показать себя людям.