Глиф - [41]

кормит все, что

лежит в полости,

расположившись

перед аортой,

диафрагмой,

расширяясь

с движением жизни,

она окружает ось

брюшной полости

и корень

брыжеечной артерии,

вниз к поджелудочной железе,

наружу к надпочечникам,

принимая большой и малый

чревные нервы,

полулунные ганглии,

с обеих сторон,

сдавив дыхание.

субъективно-коллективное

Докторов Штайммель и Дэвис перевозили из федеральной тюрьмы якобы в какое-то дальнее федеральное исправительное учреждение, которое вовсе таковым не являлось, чтобы изолировать их от всех, и прежде всего – от прессы, поскольку они не только наблюдали способности конкретного ребенка, но и могли представить, кому и зачем он нужен, а еще им сказали, что общество устало от злодеев, выискивающих и использующих детей, что людям надоели напоминания об этом зле на каждом пакете молока, и поэтому их, докторов Штайммель и Дэвис, уберут с глаз подальше без суда, без должного следствия, без раздумий, но Штайммель и Дэвис это не волновало, поскольку ребенок был еще жив и где-то ждал, когда они его изучат, разгадают и удовлетворят свою жажду научной славы и бессмертия, где-то там, в мире, хотя они в кандалах плелись друг за другом по длинному коридору от своей камеры до тяжелой двери, ведущей к погрузочной платформе и желтому фургону, который отвезет их к вертолету, а тот доставит их в бастилию, неизвестную никому за пределами американского Министерства юстиции и ФБР, в Сибирь, на Св. Елену, где они и, несомненно, Борис, а возможно, и обезьяна Рональд, проведут остаток жизни, размышляя о свободе и тех днях, когда они были так близки к раскрытию тайны языка, на пороге славы, где со временем они смогут обратиться друг к другу или к кому-нибудь еще, кого правительство сочтет нужным тоже посадить под замок, в поисках всех этих вещей, что нужны людям в жизни: любви, тепла, стойкости, сочувствия и презрения – особенно презрения, ведь, пожалуй, никакое другое человеческое чувство не сближает так, как презрение, будучи даже в искусстве единственным способом вызвать реакцию зрителя, и в науке тоже, думала Штайммель, когда двери желтого фургона закрылись, сидя с прикованными к бокам запястьями на металлической скамье рядом с Дэвис, напротив охранника, который был не в мундире, а в коричневом костюме, с черным пистолетом в кобуре на поношенном поясе, и смотрел прямо в лицо Штайммель, но не успел среагировать, когда отчаявшаяся психоаналитик бросилась в пространство между ними, головой вперед, и ее череп чуть не треснул и не разломился, ударив человека в подбородок, вогнав челюсть ему в мозг и вырубив его так, что тот упал, а Дэвис запустила руку ему в карман, нашла ключ и открыла их наручники и кандалы, Штайммель же вытащила его пистолет и, взвесив его в руке, взглянула вперед, на кабину, подумав, а потом запев: «Грубая сила, грубая сила, каждой нашей извилиной, грубая сила».

peccatum originale

Полковник Билл полетел на своем «фантоме» к югу и приземлился на военном корабле «Теодор Рузвельт», лениво плавающем по океану недалеко от Майами. Он выбрался из кабины и получил подарок от влюбленного юного моряка, синюю бейсболку со знаком CVN 71.[239] Полковник Билл, однако, едва ли заметил подарок, а юного моряка тем более, зато отсалютовал командиру судна, а потом сел в вертолет и полетел в Ки-Бискейн, на столь долгожданную президентскую оргию. Из вертолета он смотрел вниз на воду и приближающуюся землю, посадочную площадку и обширную застройку. Где мальчик? Он покачал головой, бессильный, сердитый на себя, поскольку не совсем понимал, что делать дальше. Но внизу ждала президентская вечеринка, которая должна, как минимум, отвлечь его от проблемы. Там будут готовые к употреблению женщины. Возможно, среди них есть и вражеские шпионки, прокравшиеся сюда в надежде собрать секретные сведения во время близости или пока сенатор или генерал спит, если он разговаривает во сне. Эта перспектива увлекала полковника. Пусть попробует какая-нибудь девица-коммунистка понять, что он сказал, наяву ли, во сне, в оргазме или ступоре от ловко подсыпанного снотворного.

Вертолет приземлился, и, отходя от лопастей, полковник Билл долго придерживал шляпу. Его встретил официант с бокалами шампанского на подносе и стройный человек в костюме. Полковник Билл сделал глоток.

– Президент очень рад, что вы нашли время, полковник, – сказал человек в костюме, пока они шли к дому.

– Президент подтереться сам не может, – ответил полковник Билл.

– Президента интересует краткое описание ситуации с ребенком.

– Пусть президент засунет язык в ведро со льдом, вот что. Вы вникаете, мистер?

Человек в костюме остановился.

– Мистер президент, – сказал он.

Полковник Билл живо встал по стойке «смирно» и прихлопнул себя, отдавая честь.

– Мистер президент, сэр! – рявкнул он.

Президент спустился к ним по лестнице, по пути споткнувшись и упав на руки полковнику Биллу.

– Спасибо, полковник. Ступеньку надо будет починить. Рад, что вы нашли время.

– Вы хотели поговорить об истории с ребенком, сэр?

– Ах да. Его так и не нашли?

– Нет, сэр.

– Хорошо. А теперь пойдемте иметь молодых безмозглых женщин, которых больше никогда не увидим.