Глемба - [9]

Он молча протянул мне газету, и я, взглянув на дату, сразу увидел, что номер свежий. Я испытал мимолетное разочарование, но в то же время получил еще один повод для размышлений. Газету я свернул и отложил в сторону.

— Откуда вы ее берете? — спросил я.

— Шофер автобуса привозит. Я подписываюсь на нее, — пробурчал он и вышел за дверь.

Я воспользовался случаем получше разглядеть крохотную комнатку с деревянными балками, куполообразной печью и едва уловимым запахом кислой капусты.

Во всем царил строжайший порядок. Над деревянной кроватью, доверху заваленной перинами и подушками, висели два увеличенных, донельзя отретушированных портрета в черных рамках: мужской и женский. Может, это были даже и не фотографии, а рисунки, скопированные с фотографий. Во всяком случае, оба лица не несли на себе признаков времени, возраста и ярко выраженного человеческого характера.

В простенке между небольшими окнами, засунутые под раму потускневшего зеркала, торчали мелкие выцветшие фотографии, среди них выделялась одна красочная, выполненная с помощью современной фототехники карточка, на которой я несомненно узнал Глембу, хотя снимок явно был изготовлен добрый десяток лет назад. В клетчатом пиджаке, в галстуке бабочкой, Глемба стоял, обняв рукой за плечи какую-то женщину в шляпе, а у их ног примостились здоровенная гончая и четверо разодетых в пух и прах детишек, кто — сидя на корточках, кто — лежа на полу. Снимок был сделан в помещении, причем с таким расчетом, чтобы как можно больше интерьера — с вычурной парадной мебелью и даже камином на заднем плане — вместилось в кадр.

Как зачарованный застыл я перед фотографией, тотчас смекнув, что на ней запечатлена частица американского бытия Глембы.

Я настолько углубился в изучение фотографии, что вздрогнул, когда вошел Глемба. Он принес на деревянном подносе хлеб и сухую колбасу и поставил на стол.

— Ешьте, — велел он.

— Ах, что вы… благодарю… — начал было я, но он резко оборвал меня:

— Нечего ломаться, ешьте!

Я покорно уселся за стол, отломил большой ломоть домашнего хлеба и колбасы, соблазнительно пахнущей чесноком.

— Я не ошибся, ведь это вы вон на той фотографии? — спросил я, прожевав кусок, и ткнул в сторону цветной фотографии.

Глемба молча кивнул.

— А дама — это ваша жена? — осторожно продолжал я выспрашивать.

— Бывшая, — сказал он.

— Ну а дети?

— Мои. — Он помрачнел пуще прежнего.

— И что же с ними теперь?

На мгновение лицо его исказила та гримаса, которую мне однажды удалось подметить.

— Живы-здоровы… по всей вероятности, — сказал он и посмотрел мне прямо в глаза. От этого его взгляда меня оторопь взяла, и я отвернулся. Затронутая тема оказалась настолько щекотливой, что я решил перевести разговор на другое.

— Ну и колбаса у вас, прямо объедение! — громко восхитился я. — Сами делали?

— Я все делаю сам.

— Неужто и хлеб своей выпечки?

— А как же!

— Господин Глемба, вы просто гений! — сказал я с ребяческим восхищением, и эти слова вызвали новую, доселе невиданную мною перемену в его лице: уголки губ дернулись кверху — слабым отсветом улыбки.

8

Я не знал, как поступить с угощением. Чуть поешь и перестанешь — Глемба, чего доброго, обидится, а умять подчистую полуметровый кус колбасы тоже казалось мне неприличным.

— Если бы малость промочить горло, оно бы веселее пошло, — заметил я и тут же добавил: — Раз уж вы не соглашаетесь принять плату за труды, не откажитесь распить со мной по стаканчику в знак дружбы.

— А какое у вас вино?

На лице его все еще оставался след недавней усмешки, но в голосе опять послышались резкие пренебрежительные нотки. И в сочетании с этой пренебрежительной интонацией вопрос его прозвучал примерно так: какое же вино может быть у тебя, недотепа, если оно вообще у тебя есть?..

— У меня нет никакого, — признался я, поспешно дожевывая кусок, которым решил завершить трапезу. — Зато в корчме имеется.

Он махнул рукой, а потом сделал мне знак следовать за ним — как надзиратель заключенному.

Мы прошли в конец двора — размером с теннисную площадку и с таким же тщанием обихоженного — и вошли под навес, откуда вела сводчатая дверь в подвал. Глемба опять долго возился с ключами, и наконец мы очутились в покатом подвале, вырытом в склоне горы.

— Что это за камень? — спросил я, ощупывая стены, отливавшие серебром при свете коптилки.

— Андезит, — ответил он.

— Погреб тоже вы строили?

— Я, а кто же!

И здесь был такой же порядок, как повсюду во дворе и в доме. Бочки и бочонки поменьше выстроились в ряд, на каждой мелом помечен год урожая.

Он сунул мне в руку наполненный до краев стакан, и я, держа его против света, долго любовался золотисто-желтым оттенком и даже вдохнул аромат, будто знал толк в дегустации.

— Что это за вино?

— Чем спрашивать, лучше пейте!

Я выпил и одобрительно кивнул. От меня не укрылось, что следующий стакан Глемба наполнил из другой бочки, а очередной — из третьей.

— В корчме такого не отведаешь, верно?

— Верно, — согласился я и всерьез задумался: чего же, собственно, хочет от меня господин Глемба?

Спору нет, держится он заносчиво, но при всем при том кормит-поит меня и денег за труды не берет. Что за этим скрывается и чем мне в конце концов придется расплачиваться?