Глемба - [65]

— Мама, ну скажите же! — зашептал сын и, как молящийся мусульманин, поднял над головой сложенные ладони.

Мать снова вздохнула, крючок ее заработал еще быстрее.

— Бела! Мальчику нужно пятьдесят форинтов. Надо внести деньги на выпускной вечер… ты слышишь меня? О господи, ведь с тобой разговариваю!

Мужчина опустил газету и посмотрел поверх очков на жену.

— Ты что-то сказала?

— Дай Золи пятьдесят форинтов. Надо внести деньги на вечер.

— И из-за этого нужно поднимать такой крик, а мне бежать сломя голову за деньгами? Принеси сюда мой пиджак.

Высокий бледный юноша достал из шкафа пиджак и приниженно, покорно протянул его отцу.

— Господа дают большой банкет, — проворчал Зеленак-старший, вытаскивая из бумажника пятидесятифоринтовую купюру.

— Такое ведь раз в жизни бывает, папа, — пролепетал сын.

— Ну конечно, конечно. — И отец опять уткнулся в газету.

Юноша сунул деньги в карман, но все еще продолжал стоять с пиджаком в руках, немного согнувшись, в услужливой позе, как портной на примерке. Потом взглянул на мать и, заливаясь краской, произнес:

— Вообще-то… мне надо еще двадцать форинтов… Нас… нас… будут фотографировать.

Отец досадливо поморщился, но, ни слова не говоря, раскрыл кожаный бумажник и вытащил из него двадцать форинтов.

— И еще выходной костюм, — выдохнул юноша.

Он так тихо это сказал, что отец его не расслышал. Или сделал вид, что не расслышал.

— Да, помоги-ка мне переобуться.

Бела Зеленак снова погрузился в чтение и, потянувшись за сигарой, чуть было не опрокинул чашку с чаем.

Юноша кинулся к шкафу, повесил пиджак на вешалку, потом опустился на колени перед отцом и стал развязывать шнурки. Это был ежевечерний ритуал, одно из проявлений рабовладельческих замашек Зеленака-старшего, атавизм своего рода. Зеленак-младший дрожащими пальцами развязывал шнурки, к горлу его подступили слезы. Они с матерью здорово промахнулись. Лучше бы и не заикаться насчет фотографий и вечера, надо было прямо начинать с костюма. А теперь ничего с этим не выйдет. Вот если бы они начали с костюма…

— Как ты думаешь, Бела? — не очень уверенно заговорила мать; руки ее неподвижно лежали на коленях. — Надо бы купить Золи выходной костюм! Бела! Да оторвись ты наконец от своей газеты!

Отец выглянул из-за газетного листа, сдвинул на лоб очки в золотой оправе и с шумом отхлебнул чаю.

— Я слушаю тебя, дорогая.

— Вижу, как ты слушаешь! Я говорю: надо купить Золи выходной костюм. Без костюма все равно не обойтись. Мальчик уже из всего вырос.

Отец зло ухмыльнулся.

— Выходно-ой костюм? Ты сказала: выходной костюм?

Юноша так старательно разувал отца, как никогда прежде, и так бережно и осторожно сунул его ноги в домашние туфли, будто от этого зависела вся его дальнейшая жизнь.

— Да, папа. Все так придут…

— Ну а ты не придешь.

— Но почему, папа, ведь…

— Я сказал: ты не придешь!

— Я правда не понимаю, почему… — Неестественно высокий голос сына срывался. — Ведь вы тоже были на выпускном вечере в смокинге.

— Так это когда было! А венчался я уже в визитке, которую брал напрокат. — Это соответствовало истине: во всех автобиографиях Зеленак-старший писал, что венчался в костюме, взятом напрокат. — И моему отцу, между прочим, не приходилось содержать семью на жалованье скромного почтового служащего.

— Но разве я виноват, что вам не удалось продвинуться по службе?

Губы у юноши предательски задрожали. Зеленак-старший, вытаращив от изумления глаза, уставился на сына — казалось, он напряженно во что-то вслушивался, — потом вдруг вскочил с кресла, лицо его посинело.

— Вон отсюда! Сейчас же убирайся вон! — закричал он и, хромая — с ноги соскочила домашняя туфля, — кинулся к сыну. Жена тоже поднялась с места и испуганно смотрела на них. — Я сказал: убирайся вон! — затопал ногами мужчина. — Проваливай ко всем чертям, иначе…

— Бела! Как ты разговариваешь с мальчиком?

— Нечего меня учить! Его учи! Его ты должна была научить, чтобы он хоть какое-то минимальное уважение, хоть самую малость, на какую можно рассчитывать по нынешним временам, выказывал отцу, отцу, который вырастил его на… на побигель себе и нации!

Зеленак-старший весь кипел от негодования, слова с такой скоростью слетали с его губ, что вместо «на погибель» он произнес «на побигель». Из-за этой оговорки юноша чуть не прыснул со смеху. Но все же сдержался и, отступив на шаг, смотрел на разъяренного отца с возрастающей решимостью. Выходного костюма ему не видать как своих ушей — по крайней мере он выскажет отцу все, что о нем думает.

— Вы требуете от меня не минимального уважения, а максимального раболепия. Скажи я где-нибудь, что я, восемнадцатилетний парень, снимаю с вас ботинки, все бы животы надорвали от хохота. Вы так тираните семью, что…

— Молчать!

— Вот именно, тираните! И мама столько терпит унижений из-за денег на продукты, да и вообще… Вы просто старый реакционер!

Слова сами срывались у него с губ, и он вдруг подумал: отец, наверное, не умеет драться.

Но он ошибся: отец влепил ему такую затрещину, что юноша отлетел к стене. Он выскочил из комнаты, рванул входную дверь и бросился вниз по лестнице. Дверь квартиры хлопнула так, что в подъезде стены загудели.