Глемба - [56]

— Что верно, то верно, — кивнул он, переводя взгляд с одного седока на другого. — Не скажешь, что мороз крепчает!

— Вот так завернул, старина! — ухмыльнулся толстяк. — Жарища под сорок градусов, а он мороз поминает.

Старик в ответ тоже ухмыльнулся, но только из вежливости по отношению к незнакомцу, а сам то и дело искоса поглядывал на жилистого. Тот с застывшей миной уставился прямо перед собой. Должно быть почувствовав вопрошающий взгляд старика, жилистый посмотрел на него и кивнул в сторону сидящего рядом толстяка.

— Это наш новый бухгалтер.

Чуть расставив кривоватые ноги, старик неуклюже стоял в пыли. Свою палку он забыл на краю придорожной канавы и сейчас чувствовал себя неловко — будто голый среди одетых людей. В ответ на объяснение жилистого он приподнял шляпу и громко сказал:

— Добро пожаловать!

Толстяк-бухгалтер тоже был несколько растерян: ему оставалось только гадать, с кем его свел случай. Он нерешительно протянул было старику свою пухлую, поросшую волосками руку с обручальным кольцом на пальце, но, видя, что старик не уловил его намерения, вмиг перестроился и приветствовал его жестом, каким священник осеняет головы коленопреклоненной паствы.

— Туда, что ли, путь держите, товарищ председатель? — с озабоченным выражением поинтересовался старик у неприветливого худощавого седока.

— Заодно и туда заглянем, — ответил тот; кожа на лице у него была обветренная и туго обтягивала скулы.

— По тому самому делу?

— Да не без дела.

— В этакую-то жарищу?..

— Только сейчас удалось выкроить время, — буркнул председатель и, ругнувшись, дернул вожжи. Лошадь, измученная мухами, возбужденно всхрапнула и затанцевала на дороге. Двуколка заходила взад-вперед. Толстяк в кепке испуганно вскинул голову и облизал яркие пухлые губы. Правой рукой он судорожно вцепился в металлический поручень сиденья.

— Но-но, — успокаивающе проговорил старик и, подойдя к лошади, поправил у нее на спине сбившийся хомут. Он похлопал рукой по мокрому от пота крупу и огладил вздрагивающей лошади ноги до самых копыт.

Председатель туже натянул зажатые в кулаке поводья и повелительно спросил:

— В какую сторону ближе?

Старик вздрогнул, захлебнулся словами, начал заикаться — его с трудом можно было понять.

— Да токмо сюда… Все прямо… а после свернуть на Желтую гать и ехать по ней, покуда хутор не завиднеется. Колодезь-журавль у них там да три тополя пообочь хутора…

Старик не отходил от лошади, в задумчивости теребя сбрую. Председатель чувствовал, что тому хочется еще что-то добавить, но дед слишком долго собирался с мыслями, и он рванул поводья. Тележка тронулась и покатила, вздымая облако пыли.

— Только чур я вам ничего не говорил! — отчаянно завопил вслед старик визгливым, пронзительным голосом.

Он простер руки вверх, точно желая остановить двуколку или готовясь принести какую-нибудь тяжкую клятву. Рот его снова раскрылся было, но голос сорвался на первом же выкрике, и теперь вылетали лишь обрывки слов, да и те — жалкой фистулой.

Судорожно вздохнув, старик махнул вслед удалявшейся повозке, сплюнул и с отвращением пробурчал:

— Как есть дерьмо — вся людская порода.

Он сдвинул на затылок свою затасканную шляпу, свистнул собаке, припустившейся было за тележкой, и побрел назад, к расщепленному надвое дереву, искать свою палку.

— Что это за дедок? — спросил бухгалтер.

— Сторожем он у нас, — сказал председатель. Губы его тронула чуть заметная горьковатая усмешка. — Это он углядел, как Сиксаи прятал телегу под кукурузными початками. Теперь вот боится, как бы мы не проговорились.

Толстяк поерзал, удобнее устраиваясь на сиденье. Подстилку на облучок бросили небрежно, один угол у нее загнулся и мешал.

— Неужели это такой уж большой грех, чтобы стоило ради этого самолично туда тащиться? — допытывался толстяк у председателя.

— Телегу-то он должен был сдать в общее хозяйство. А вместо этого спрятал ее, да еще сказал, будто она сломана. — Председатель досадливо сплюнул. — Дурень, каких свет не родил. Теперь вот посмотрим, что он нам в глаза запоет.

Лошадь со спорой рыси перешла на шаг. Она долго отфыркивалась, и, когда воздух спал, под упруго натянутой кожей проступили ребра.

Бухгалтеру до сих пор доводилось видеть лошадей только сбоку, и сейчас, поглядывая на лошадь сверху, он не переставал удивляться: поступь ее была неуклюжей, брюхо — круглое, бочкообразное — смешно колыхалось с боку на бок. Забавным казалось и то, как лошадь неуверенно переставляет задние ноги, словно боится, что они отстанут от передних. Иной раз копыта глухо стукались о выбоины, и тогда бухгалтер думал, что лошадь того и гляди завалится.

— Должно быть, устал гнедой? — сочувственным тоном спросил он у неразговорчивого председателя.

— Дурака он валяет, — буркнул тот. — Отдыхал слишком долго, оттого теперь и пугливый…

Словно в подтверждение его слов, лошадь всхрапнула и, запрокинув голову, попятилась. Тут перепугался и бухгалтер, потому что неожиданно из придорожных кустов вспорхнула и с резким шумом пронеслась над повозкой большая стая перепелок.

— Но-но, не балуй у меня, — успокаивал лошадь председатель.

Когда ему удалось перевести лошадь на спокойный шаг, его узкий рот растянулся в чуть заметной улыбке, и он покосился на смущенного бухгалтера.