Глаза ребёнка - [219]

— На нас глазеют, точно в зоопарке.

Паже пригубил «мартини».

— Не обращай на них внимания. Скоро и они перестанут это делать.

Карло смотрел на отца прямым немигающим взглядом.

— Как ты собираешься жить с этим? — тихо спросил он. — Ведь люди все равно считают, что ты убийца.

Паже отчасти догадывался, откуда этот вопрос: в вечерних новостях успели показать интервью с Джозефом Дуарте, который сказал, что не хотел выносить Паже оправдательного приговора, но остальные присяжные убедили его, что позиция окружного прокурора подозрительна и оставляет поле для сомнений. Однако Крис понимал, что в душе Карло сам сомневается в невиновности отца.

— Все будет хорошо, — заверил Паже. — Кэролайн была права, когда говорила, что политика из меня не получится: в конце концов, найдется немного людей, с мнением которых я готов считаться. И прежде всего неинтересно, что думают обо мне те, кто знает меня лишь по выпускам новостей. Но здесь я ничего не могу поделать — остается только жить своей жизнью.

Карло покачал головой.

— У меня все не так, — сказал он. — Мне небезразлично, что думают обо мне люди.

Паже смотрел в глаза сына, слишком юного, чтобы уметь стоически сносить удары судьбы, и не знал, что ответить.

— Я не говорил, будто мне безразлично это, — наконец прервал он молчание. — Однако я знаю и другое: что я совершил, а чего не совершал, почему я так поступил, и кто те люди, которые мне особенно дороги. Начиная с тебя. — На мгновение он задумался. — Когда-то я открыл для себя истину, которая оказалась весьма болезненной: нельзя смотреть на себя глазами других людей. Ты должен жить, подчиняясь своему внутреннему своду правил как в отношении своего собственного поведения, так и в отношениях с теми, перед кем несешь ответственность.

Выражение глаз сына оставалось непроницаемым.

— А мне ты когда-нибудь ответишь?

Паже нахмурился.

— Я уже сделал это, Карло. Я сказал тебе, что не убивал Рики, и если я чего-то не договариваю, то просто потому, что не хочу подставлять других. Будь я уверен, что, сказав тебе все, смог бы положить конец этой истории с Еленой, то не замедлил бы раскрыться. Но это ничего не изменит, поэтому тебе остается только поверить мне на слово.

— Может быть, я рискую показаться эгоистичным, — произнес Карло, не сводя с Паже глаз. — Ты не можешь представить себе, как я рад, что тебя признали невиновным. Но ты лишаешь меня возможности когда-либо узнать, как это произошло. И никто никогда не докажет, что я не стаскивал с Елены трусики и не занимался с ней всякими мерзостями, пока вы с Терри ничего не видели. — Он заговорил громче. — Признайся, ведь даже Тереза сама не уверена в моей невиновности.

У Паже сперло дыхание.

— Терри пришлось многое пережить, — тихо сказал он. — И еще ничего не известно, что произошло с Еленой на самом деле. Это удастся выяснить ее психиатру. Дай ей время. Но главное, я знаю, что ты этого не совершал, и все твои друзья знают это.

Тень пробежала по лицу Карло, точно внезапная догадка, что и у отца могут быть сомнения на его счет.

— Может, ты и в состоянии справиться с этим, — проговорил он. — Меня же вся эта история с Терри угнетает. Я не могу с этим жить.

— Я тебя и не призываю.

— Я серьезно. — Голос у Карло дрогнул. — Я не собираюсь каждый день сталкиваться нос к носу с человеком, который считает, что я совратил шестилетнего ребенка. Представляю себе, какое тягостное молчание будет за ужином. Бог ее знает, что могла Елена наговорить ей и какие дурацкие соображения ею двигали. — Голос его стал тверже. — Полагаю, что мне придется примириться с тем, что ты чего-то не хочешь сказать мне, — у меня не остается выбора. Но жить рядом с Терри я не могу. И не буду.

Паже лишь тяжело вздохнул.

— Что же. Это называется: «Поздравляю с выходом на свободу, папа».

Глаза мальчика заволокло пеленой слез.

— Папа, ты понимаешь меня?

Превозмогая собственную душевную боль, Крис протянул руку и положил на ладонь сыну.

— Да, Карло. Я понимаю тебя.

Терри плотнее укутала Елену пледом и положила на ночной столик книгу. Выключив лампу, она поцеловала Елену в щеку. Кожа у девочки была нежная, от лица и волос исходил аромат свежести. В это мгновение Терри не могла себе вообразить, что способна любить кого-то так же сильно, как этого ребенка, беззащитное существо, которое вынашивала в себе.

На столике неровно мерцал ночник в виде фигурки слоника, отбрасывавший слабый свет на лицо Елены. Лампочка должна была вот-вот перегореть; утром Терри собиралась заменить ее.

— Я люблю тебя, Елена, — прошептала она.

— Останься со мной, мамочка. — Девочка освободила руки из-под одеяла и протянула к Терезе. — Ненадолго, ладно?

Терри невольно улыбнулась. Она вспомнила все эти «всего на минуточку» или «последний разочек» — в итоге же она оставалась с Еленой ровно столько, сколько той было нужно.

— Хорошо, — согласилась она и легла рядом.

— Ложись ко мне под одеяло, мамочка. Ну пожалуйста.

Терри скользнула под одеяло и перевернулась на бок. Елена привычно вжалась в нее всем тельцем, ожидая объятия матери. В такие моменты Тереза чувствовала почти животную близость к дочери: у них с Еленой это называлось «складываться ложками» — так же говорила Роза, когда Терри была еще в том возрасте, о котором память сохранила только это ощущение материнского тепла.