Глаза погребённых - [217]

Шум и крики наконец прекратились — после многих и многих просьб Табио Сана. Воцарилась тишина, и он начал читать сообщение об объявлении забастовки: «Профсоюз трудящихся Тикисате, собравшись…» — аплодисменты не позволили ему продолжать.

Никто не знал, что происходило в комендатуре, и теперь чрезвычайно важно было успеть взять под свой контроль станцию, чтобы делегаты смогли уехать в Бананеру. По толпе пробежал ропот: «На станцию… на станцию… надо выиграть время… успеть там зачитать объявление о забастовке и обращение к рабочим Бананеры… прочесть там…»

Люди двинулись к станции — потоки белых пальмовых сомбреро, на которые пламя факелов бросало отсвет. Двинулись по проселочным дорогам, испещренным лужами после недавних дождей, по улицам, сырым от ночной росы.

Сопение локомотива прерывало голос Табио Сана. Под лучом прожектора, установленного на локомотиве, в багровых отсветах топки Табио Сан, взобравшись на переднюю площадку машины, читал решение трудящихся Тикисате, и тысячи факелов взмахами приветствовали каждый абзац, каждую фразу, каждое слово, будто сами звезды спустились в руки этих людей, чтобы разжечь пожар борьбы.

Внезапно локомотив погасил огни. Табио Сан почувствовал, как наступившая тьма поглотила его бумагу. Сможет ли он соскочить, как только поезд тронется? Со стороны комендатуры донеслась перестрелка. Сначала — беспорядочные залпы, затем — отдельные выстрелы и, наконец, пулеметные очереди перерезали тишину. Были слышны разрывы бомб и гранат.

Табио Сан на ходу спрыгнул с поезда. Он должен предупредить бойню. Треск пулеметных очередей смешался с восклицаниями этой мирно настроенной толпы, которая, как только исчез поезд с делегатами, повернула вместе с факелами навстречу смерти.

Немного погодя запылало здание станции. Пулеметный огонь прекратился, слышались лишь отрывочные винтовочные выстрелы. Стало известно, что стычки разгорелись в казармах — солдаты, прибежавшие оттуда, сообщили, что капитан Каркамо поднял восстание. У Самуэлона и Медины известия были более точными. Выступление военных потерпело поражение. Вовремя не подоспел капитан Саломэ, которому было поручено взорвать склады с боеприпасами, а Каркамо и группа следовавших с ним солдат, оставшись без поддержки, не смогли долго сопротивляться.

Рабочие начали расходиться — незачем вмешиваться. Это «делишки военных». И каждый скрывался в свою берлогу, в свой клоповник, в свой угол, иногда настолько тесный, что едва вмещал своего хозяина, и к тому же этот «дом» порой был не на земле, а в воздухе — иногда домом служил гамак. Вернуться по домам. Таков приказ. Продолжать сохранять спокойствие, не терять контакта с руководством профсоюза, а оно с этого момента беспрерывно заседало.

Табио Сансур обо всем этом узнал от одного из Старателей.

День уже вступал в свои права. Пение окрестных петухов разбудило солнце — оно подымалось в перьях пламени, золотом расстелившегося по зеленоватому, какому-то ненатуральному небу, над кактусами, над вытянувшимся ввысь пало-воладором с длиннющим стволом и несколькими веточками на верхушке, над высокими кокосовыми пальмами, над деревьями с листьями тигровой окраски, листьями-стражами, листьями-гитарами, над лианами, смахивавшими на леску для подводной рыбной ловли.

От другого Старателя Табио Сан узнал, что капитан Каркамо ранен и укрылся в пещере на Песках.

Его искали среди трупов, принесенных на кладбище, но тела Каркамо там не оказалось. Одиннадцать тел в желтоватых солдатских формах с их скромной амуницией — лица в крови, география смерти нарисовала карты на ткани одежды.

Вырыли лишь одну могилу — смерть иногда покупает или продает оптом — и засыпали землей. Неглубока была могила, и немного было насыпано земли: ведь это солдаты!

Внезапно на кладбище появился Хуамбо, который, превратив тачку в некое подобие катафалка, вез тело какой-то женщины, то ли мертвой, то ли пьяной. Хоронившие солдат вышли ему навстречу — не дали сбросить его груз в общую могилу. Похоже было, что женщина погружена в летаргический сон. «Пусть так, — сказал мулат, — но я хочу ее зарыть живой…» Один из присутствующих отбросил лопату и рукой, испачканной в земле, отвел паутину волос, закрывавшую лицо женщины. И узнал ее. Это была женщина, которая с капитаном Саломэ… Мария Клара… Клара Мария… Как же ее звали? «А по-моему, ее стоит зарыть живой!» — сказал тот, кто признал ее, и, утерев тыльной стороной руки сопливый нос, он добавил: «Собаке собачья смерть, это из-за нее мы целыми ночами дрогли под дождем, пока она и капитан Саломэ…» — он сделал выразительный жест. «Что ты, что ты!.. — запротестовал его товарищ. — Как же можно зарыть живой!..» — «Так или иначе, ее прикончат, — промолвил Хуамбо еле слышным голосом, закатив глаза так, что белели одни белки. — Лучше похоронить ее сейчас… как расстрелянную…» — «Расстрелянную? А за что? — вмешался другой солдат. — Уж кого расстреляют как пить дать, так это капитана Саломэ, если схватят живым. Ну а эту, зачем же эту?» — «Как зачем? Чудно, что не знаете! — воскликнул мулат. — Ее надо расстрелять, потому что надо расстрелять… она убила Боби…»