Глаза на том берегу - [34]

— Слышь… слышь… — хлопает он по плечу Митряя: — Так я чего уж решил…

Митряй на секунду поворачивается, моргает в непонимании, на Веньку смотрит и снова отворачивается к прежнему собеседнику.

Двустолетний спит на штабеле досок. Шапка с коротко остриженной седой головы свалилась, и чья-то сердобольная рука ее подняла с грязного пола, положила рядом с дедом на доски. Дед во сне что-то шепчет черными губами, но что — не разобрать.

Венька спрыгивает со стола, подходит к старику, его хлопает по плечу, но добудиться не может и продолжает рассказывать спящему.

— Сажусь на пень, он подходит метра так на три и останавливается. Я ружье поднимаю и говорю: «Если, мол, и дальше за мной переться будешь, подстрелю, вот те крест, подстрелю. Видали мы таких инспекторов на погосте… Подстрелю, и следов никто без бутылки не найдет… А чего…»

Николай уже немного отмяк душой, неприятные мысли не стоят в голове колом. Он иногда глуповато и добродушно, по-пьяному улыбается, глядит на подгулявших товарищей.

— Слышь… Слышь… — опять хлопает по плечу спящего Двустолетнего Венька, чей рассказ прервался заливом храпа, похожего на кашель. — А чего, говорю. Я ведь и подстрелил бы…

— Ха-ха-ха… — так смеяться может только Митряй, не сдерживая себя. И правда — эхо откликнулось от высоких расписных потолков.

Улыбнулся с темной дальней стены босоногий и ветхо одетый для нынешней морозной зимы Христос, зашевелились подрисованные жженой резиной лихие усы у вечно чистой девы Марии.

— Ха-ха-ха… — не унимается Митряй.

Его собеседник что-то продолжает рассказывать свистящим полушепотом.

— И подстрелил бы… Чего ж мне, самому лапки кверху поднимать и под суд из-за паршивого лося… А в лесу ищи потом, кто прав, кто виноват…

Николай идет к выходу. От темного и густого вермута неприятно во рту, хочется чуть-чуть вдохнуть свежего воздуха и посмотреть — не пора ли домой. Знает, что сейчас, как бы его ни упрашивали не ехать в клуб, а упрашивать дома будут, он обязательно поедет.

Клуб на центральной усадьбе. Два километра отсюда. По утрам туда ходит трактор — на борту мелкая надпись: «Перевозка людей запрещена!» Однако трактор и возит людей. На нем жена обычно и добирается до клуба, где руководит всем — самодеятельностью, концертами. Обратно возвращается через лес пешком. Николай ходит встречать.

Темень уже встала над деревней, окружила столярку и умершее давным-давно кладбище в церковном дворе, где каменные плиты покрыты славянской вязью.

Захотелось тишины. Но на дороге тарахтит «таракан» — трактор «Беларусь» с кузовом-самосвалом впереди. В кузове полно людей. Вот трактор поворачивает и взбирается с натугой и пробуксовкой к столярке на гору. Это шабашники, «таракан» в их распоряжении, раньше обычного завершили свой трудовой день, спешат навестить Двустолетнего. Володя еще во время общих разговоров, полчаса назад убежал за своими.

— Открывай ворота! — издали, перекрикивая треск трактора, кричит Володя.

Он на ходу выпрыгивает из кузова, кувыркается в сугробе, играя в десантника, быстро вскакивает и бежит напрямик к столярке. Телогрейка расстегнута, душа нараспашку, веселье так и прет из него.

— Открывай ворота! — повторяет он. — Христом прошу…

Быстро отвязывает от ограды замерзшую вшивую лошаденку Двустолетнего, берет под уздцы и тащит к высокому крыльцу. Спокойная лошаденка упирается, но ее кто-то из шабашников с ласковым словом огрел кнутом, оставленным стариком в возу, и животное подчиняется. Третий шабашник открывает настежь обе створки тяжелой двери.

Лошадь тянет воз, два здоровенных парня помогают ей, подталкивают сзади, но с высокой стопки падает верхний ящик. Красное вино растекается по покрытому снегом крыльцу, словно кровь.

— Ух ты, черт! — веселье Володи от этого не стихает. — Хоть вылизывай.

Выскакивает на крыльцо Венька.

— Дай я вылижу.

Он и правда садится на четвереньки и принимается лизать покрытые снегом ступеньки. Парни ржут, как целый табун лошадей. Из церкви потусторонним хохотом поддакивает им Митряй. Он все видит. Венька всеобщему вниманию рад, как кто-то другой радовался бы повышению в зарплате, — наконец-то он в своей стихии — и кривляется еще больше.

Лошадь в церкви. Венька забегает последним, шлет во все стороны поклоны и истово крестится, сбиваясь — то справа налево, то слева направо.

Николай смотрит по сторонам. Кислая мина на лице Христа. Красивыми еврейскими глазами моргает в испуге непорочная дева Мария. Младенец прижался к ней судорожно сведенными ручонками.

— Разливайся, река! — кричит визгливо и пронзительно Венька, отбрасывая в угол, под ноги к трепыхающим общипанными крыльями ангелам полиэтиленовую пробку.

— Вот Анька завтра обрадуется… — гудит Митряй. — И на работу опять ходить не надо.

Анька, продавщица из магазина, уехала к дочери в Медведовку, потому и оказался здесь Двустолетний.

Шабашники выпили порядочно. И прихватили с собой ящик. Двустолетний спит. За выпитое и прихваченное с собой ему оставили деньги в аккуратно стоящей, словно копилка, шапке. За разбитое забыли. Деревня… Заплатит.

«Пора…» — думает Николай, выпивает последний стакан и выходит на крыльцо.