Глаза Мидаса-младшего - [3]

— О Боже! — сказал Джош, осознав, что друг настроен серьезно.

Бертрам только угрюмо улыбнулся неуклюжим потугам Кевина выглядеть храбрецом:

— Ты кинул в меня шишку, Мидас?

Кевин, не дрогнув, сдвинул очки на лоб, и прорычал два слова:

— Твою мать.

Улыбка хулигана потухла. Больше его музыки для Бертрама значила только мать. Он выпустил Джоша, совсем про него забыв, и со сжатыми кулаками уставился на обидчика. Его лицо налилось кровью, а все тело дрожало от ярости:

— Чего-чего ты там говоришь про мою мать?

Кевин тоже сжал кулаки и приготовился к драке. Он посмотрел с другого конца поляны прямо на Бертрама и выстрелил от бедра:

— Твоя мать — сосновая шишка.

В сотне ярдов, на стоянке, мисс Аргус, учительница математики, с любовью вычищала жвачку из волос мистера Киркпатрика. Эта маленькая хирургическая операция была столь увлекательна, что ни они, ни остальные учителя, наблюдавшие за священнодействием, не обратили внимания на Йена Аксельрода, который в конце концов нашелся, выбежал из леса и объявил: «Эй, народ, Бертрам дерется с Кевином Мидасом!»

Через несколько секунд все двадцать детей исчезли со стоянки и бросились в лес, чтобы не пропустить битву века.

* * *

Мальчишки катались в грязи, нанося удар за ударом. В мгновение ока их окружила орущая толпа детей, счастливых от того, что хоть кому-то наконец набьют морду. Джош попытался растащить дерущихся, но Хэл применил Тройной Нельсон.

Да, Кевин взорвался — он весь обратился в ярость, находя в себе больше силы, чем мог подозревать. В кои-то веки он осмелился бросить вызов Бертраму! Наконец-то, после стольких лет, хулиган получит то, что заслужил, — унижение от рук Кевина Мидаса!

Но, как случается, одной ярости было мало. Бертрам был просто-напросто крупнее и сильнее — и весь праведный гнев мира не изменил бы этого.

В конце концов хулиган одной рукой обхватил соперника за шею, а другой поднес к его рту шишку:

— Открой пасть, Мидиот!

— Иди к черту! — вызывающе крикнул Кевин. Хулиган воспользовался этим и запихнул шишку мальчику в рот, так что щеки у того раздулись, как у бурундука.

Бертрам отпустил жертву и отступил назад, чтобы полюбоваться делом рук своих. Тут все, кроме Джоша, принялись смеяться — даже Николь Паттерсон, девочка, в которую Кевин был не очень-то тайно влюблен. Унижение было больнее, чем синяк под глазом и запекшийся рот.

— Эй, — сказал какой-то остряк, — Мидас сел на диету с повышенным содержанием клетчатки! — Смех усилился.

Мальчик осторожно вынул шишку изо рта.

Толпа начала редеть, но Бертрам не двигался с места, как гордый охотник у своей добычи. У его ног лежали очки, свалившиеся с Кевина во время драки. Не спуская взгляда с противника, хулиган поднял ногу и очень медленно опустил на очки свой грязный «Рибок», всем весом вдавливая их в землю, пока не раздался хруст.

— Упс. — Бертрам снял ногу с разбитых очков, подхватил свой магнитофон и удалился, окончательно разгромив соперника.

Всего три недели с начала года, и уже пора чинить очки.

— Он за это заплатит, — пробормотал Кевин, сдерживая слезы. — Он заплатит.

Джош только покачал головой, помогая другу подняться:

— Кто-то должен что-то с ним сделать. Этот психопат совершенно неуправляем.

Уходя, Кевин оглянулся на гору, выглядевшую теперь размытым пятном. Каждый раз, когда Бертрам унижал его, мальчик говорил, что тот заплатит, но в последнее время начинал сомневаться, что хулигану когда-нибудь придется за что-нибудь отвечать. Он гадал, на что похож наш мир: ждет ли всех Бертрамов и Хэлов справедливое наказание, или всё вокруг — та же гора, молчаливо наблюдавшая за избиением Кевина.

2. Божий Гномон

Идея забраться на гору родилась у Кевина гораздо позже. Первый раз она пришла ему в голову уже в сумерках, но мальчик отогнал ее. Нужно было думать о более важных вещах. Например, о том, как дальше жить в таком виде.

Теперь был закат, белый горный утес окрасился ярко-красным, и стоянка купалась в неземных оттенках алого и пурпурного. Большая часть ребят собралась у костра и пекла зефир, но Кевин не собирался выходить из палатки.

В его маленьком походном зеркале отражался глаз, украшенный огромным фонарем, и губы, распухшие и запекшиеся от жестокого поцелуя с шишкой. Мальчик едва узнавал себя.

Бертрам, конечно, подвергся порицанию со стороны Киркпатрика и «получил предупреждение» — этим обычно и заканчивались проделки хулигана. И у него не было проблем с тем, чтобы пережить чье-то порицание.

Но Кевин не мог выйти на люди, неся на себе свидетельства триумфа хулигана. Поэтому он сидел в палатке, как отшельник, и только иногда украдкой приоткрывал входной полог и выглядывал оттуда.

Наружу его вытащил Джош:

— Если ты не выйдешь, это сделает Бертраму еще больше чести. Это будет значить, что он так тебя побил, что тебе стыдно показываться людям на глаза.

Мальчику пришлось нехотя признать правоту друга.

Солнце уже зашло, когда Кевин подсел к огню. Теперь луна отбрасывала на стоянку темно-фиолетовую тень горы, и оранжевые язычки костра расцвечивали ее.

В темноте лиц было не разглядеть, но мальчик представил себе, что все смотрят на него. Он взял палочку с зефиром и ткнул ею в огонь, посылая в воздух быстро растаявший сноп искр. Стыдясь поднять голову, Кевин просто слушал, как Киркпатрик в своей глубокомысленной манере распинался про гору: