Глаза Фемиды - [25]

Я думаю, не стоит описывать того оживления, которое всякий раз возникает в первый момент рыбацкого застолья. Дело это известное и не один раз описанное. Короче говоря, когда уха разлита по чашкам, а «Стрелецкая» по кружкам, остается избрать спичрайтера, если перей­ти на английский или тамаду, если вспомнить грузинский. Принима­ющей стороне предстояло выдвинуть его из своей среды, поскольку уха нам этот раз предстояла не простая, а международного значения.

На молчаливого и малокультурного на вид Аборигена полагаться не следовало и адвокат, в силу своей профессиональной привычки к многословию, решил принять эту функцию на себя, не забыв на­мекнуть Аборигену, чтобы не напивался и помалкивал, поскольку в случае международных осложнений повторной ходки в Харп или Ла­бытнанги избежать не удастся. «Понял», - заверил Абориген, добыл из-под брезента здоровенный тесак и без лишних слов взялся наре­зать хлеб.

Тем временем, англичанин росточком поменьше, по имени Джек Мейджер, поинтересовался содержимым предложенной ему эмалиро­ванной кружки и от вкуса напитка пришел в совершенный ужас: «Это же неразбавленный алкоголь! В Великобритании такое не пьют - это опасно для жизни!» - огорчался он через переводчика. - И если су­дить по этикетке на бутылке, на которой изображен палач в красном балахоне и с огромным топором, то напиток этот предназначен спе­циально для приговоренных к смертной казни: от такой выпивки им хуже не будет. А он, Джек, еще очень молод, холост и в его сорок два еще хочет пожить».

Трудно общаться с человеком через переводчика. Особенно когда оба еще не выпили. Но для того и существуют на земле представители адвокатских контор, чтобы уметь устанавливать контакты с теми, кто их не понимает или понимать не хочет. Романов выждал время пока Джек выговорится и когда такой момент наступил, как можно внуши­тельнее произнес всего пять слов: «Если хотите жить - следует вы­пить». Переводчик перевел, гости как-то сразу сникли, помрачнели и не сводя глаз с тесака в татуированной руке Аборигена, попробовали уточнить: почему?

«Потому, - отвечал адвокат, - что настойка эта лечебная, специ­ально от таежного энцефалита предназначенная, который в сибир­ских краях свирепствует не меньше, чем муха це-це в Африке или бери-бери в Индии. И не палач это на этикетке, а стрелец, человек который стреляет, охотник, одним словом. Сибирские охотники от энцефалита исключительно этой настойкой и спасаются. Потому си­биряки и пьют во все времена и всегда, зная наперед, что энцефалит в природе везде и повсюду присутствует и неподготовленного подсте­регает. И наоборот, допустим спикирует вредоносный клещ на при­нявшего защитную дозу охотника, чтобы свежей крови насосаться, а у охотника кровь наполовину водкой с перцем разбавлена. Тут клещу и крышка, а у охотника никаких последствий. Что из этого следует? Если хотим жить - следует выпивать систематически и много. Со­вершенно не случайно - любимый тост русских, а сибиряков в осо­бенности - «За здоровье». Его я и предлагаю почтенным господам англичанам и с ними переводчику: «Выпьем за наше здоровье. А ина­че - все помрем».

Тост убедил, все дружно чокнулись эмалированными кружками и выпили. Англичанам уха понравилась, «Стрелецкая» видимо тоже, потому, что предложили повторить. С ответным спичем выступил сэр Роджер Смит, сравнивший русскую действительность с широ­кой полноводной рекой, которая внешне спокойна и медлительна, но в массе своей несет огромную мощь и скрытые от поверхностного взгляда возможности и тайные опасности для того, кто пытается пе­ресекать ее течение. Лично он такого больше никогда делать не бу­дет и другим отсоветует. Спич не все поняли, но все выпили. После второй оказалось, что языкового барьера между сотрапезниками как бы не существует и надобность в переводчике почти отпала. Карась у англичан оказался «карпо», комар - «москито», а значит: «Giue me а repellent», - тоже понятно. Водка - «рашен уодка вери гуд», а значит, пора наливать еще - чего тут не понять, даже Аборигену, который к английской речи проявил необъяснимые способности и воспринимал ее явно осмысленно.

В паузе между тостами, адвокат успел познакомиться с переводчи­ком, который оказался инженером-технологом. «Вот это мы и делаем ракеты, перекрываем Енисей, и даже в области балета мы впереди планеты всей», - пошутил переводчик. «А я посчитал что Вы профес­сиональный полиглот, - поспешил удивиться Романов. - так Вы лов­ко с ними общаетесь. А я вот ни бум-бум». «Спецшкола с английским уклоном в основе, а в институте удалось закрепить. А Вы какой язык изучали?» - «Русский - в семье, командный - в армии, матерный - на работе», - отшутился Романов и вспомнил свои экзамены по ин. язу на заочном юридическом «ликбезе», устыдился себя и ощутил, что краснеет.

Вспомнилось, как преподавателем на их факультете оказалась бывшая Володькина одноклассница Катя Довнарович, которая, пока он служил в армии и нарабатывал производственный стаж, успела за­кончить иняз, поступить в аспирантуру и заделаться преподавателем.

После первой же лекции Володька пригласил Катю в кафе, где объяснился в любви к ней и в нелюбви к языкам, в особенности к ино­странным. Катя Володькины залеты еще со школы помнила, пони­мающе усмехнулась и пообещала: «Все будет нормально, Вовчик, ты только лекции посещай». Иностранный язык во времена железного занавеса считался предметом обременительным и необязательным и никто не мог предполагать, что пробелы в образовании Володьке при­дется осознать на пустынном пляже но не в Майами-бич, а в центре Сибири, в десятках километров от цивилизованного общества. Пред­ставился редкий случай пообщаться без лишних свидетелей с ребя­тами «оттуда», а на память кроме слов «дринк» и «брекфаст» ничего не приходит. Хотя отдельные слова и смысл фраз разобрать можно. Может благодаря тренировке и интуиции, в изощренном адвокатской практикой подсознании Романова во время спича Роджера Смита воз­никло ощущение, что сэр на русских сильно за что-то обижен, хотя и старается сделать хорошее лицо и скрыть досаду.