Глаза цвета неба - [58]

* * *

За два дня до этого…

Сашка думал, что раз Ногай поставил его во главе посольской миссии, то ордынцы будут его теперь слушаться и уважать, но не тут-то было. Его по большей части сторонились. Да, палкой его не били, но общая беседа замолкала, когда Сашка, слонявшийся от скуки по кораблю, примыкал то к одной, то к другой группе. Больше всех, хмуро сведя брови и бросая сердитый взгляд, недолюбливал его военачальник Урунгташ-ага, сотник, поставленный Ногаем за главного, но обязанного свои действия с этим славянским мальчишкой все обсуждать и к мнению его прислушиваться.

Фрол же, всегда ворчавший и всего вечно опасавшийся, лишь больше раздражал и нервировал и без того остро переживающего юношу.

Отойдя разочарованно от очередной группы людей, он устремил свой взгляд туда, где по его уразумению должен был быть дом. Корабль качало на волнах. «Успеть бы! Подожди, мама, я уже иду…»

Рядом, качаясь, завалился паренек, весь бледный — ему это путешествие давалось с трудом.

— Просто постарайся не смотреть, — посоветовал с сочувствием Сашка.

— Да и так не гляжу, а все равно расплывается все вокруг. Пляска проклятых дэвов.

— На вот, — Сашка достал из заплечной сумки платочек, развернул — там были маленькие слюдяные пластинки. — Смолка пихтовая. Помогает от мук качания.

Парень взял осторожно, принюхался, закинул пастилку в рот. Поморщился.

— Пряно-то как! — шмыгнул носом, — но помогает, и правда легче.

— Меня Александр звать, можно просто Сашка.

— Сагнак.

С Сагнаком они сошлись быстро, они оба были одного возраста и страсть как мечтали о путешествиях. Сашка рассказывал ему сюжеты прочитанных книг, а Сагнак народные сказания о храбрых славных багатурах. Это общение помогло Сашке справиться с тяготами ожидания, отвлечься от тревог.

И вот день настал, на утро восьмого дня их путешествия — показался порт Константинополя. Корабль их медленно зашёл в искусственно вырытый канал, приближаясь к пристани. Сашка тоскливо рассматривал родные, хорошо знакомые места, и узнавал, и не узнавал их. Старые серые склады вереницей тянулись вдоль пристани. Вон, вот там, — он не раз обедал: прекрасные лепешки и травяной взвар, а вот мясо лучше не брать, это он знал точно. Улыбнулся, вспоминая плутоватого повара Усдибада: из чего только тот не готовил начинки для пирогов! Говорят, даже портовых крыс запекал. Там, дальше за таверной, был их склад. Сотню раз он хаживал к брату, там вела счета мать — казалось, забеги туда и увидишь знакомые лица — и все будет как прежде… Он вздохнул. Никого там нет, как и от привычной жизни ничего не осталось.

В порту все громче шел гомон:

— Тяни! Да чтоб тебя плешивая лошадь лягнула! Куда ты, ослиная твоя башка, тянешь?! Влево тащи ее, дуру! — ругались грузчики, таща на склад огромный ящик.

— Куда! Куда дернул! — ящик упал на земь, грузчики стали ругаться меж собой, все угрожало перерасти в драку.

— Фока! Ящик слишком тяжел для троих, опять, шельма, денег пожалел!..

Рябой мужик, названный Фокой, махнул раздраженно рукой и отвернулся, уставившись на корабль.

— Смотри, а корабль-то наш будет! Вот и знаки-то! А люди не наши на нем!

Сашка только и успел отправить Фрола оповестить брата, как в составе небольшого отряда в человек двадцать подошел сам начальник порта — серьезный грузный бородатый мужчина лет пятидесяти. Поднявшись на корабль, первым он глазами выцепил Саньку, но подойти сразу не решился.

Вперед вышел Урунгташ-ага, и потребовал встречи с императором. Начальник порта ответил легким поклоном, подошел Сашка.

— А тебя я знаю. Тимофеевский? — Спросил начальник порта, подойдя и понизив голос, спросил тихо уже, — Ты чего с этими?

— Попал в плен к ногайцам. Вот думал денег подзаработать: товару какого прикупить, да дела семейные поправить, а попал к ним в плен. Ногайцев этих тьма тьмущая, куда не посмотри… Все наши, кто плыли на кораблях, в плену остались. От меня зависит их жизнь. Доложите во дворец.

— Так и сын мой поплыл в Болгарию эту на том корабле! — он утер голову, лицо, тяжело задышал. — Будь она неладна! Так, говоришь, в плену все? А сын мой, Клемент — жив ли?

— Все живы. Но ногайцы хотят выкуп.

— Отправлю во дворец с вестью своего человека.

Можно сказать, повезло, что все так гладко, могло затянуться на пару дней. К обеду пришла городская стража и проводила их во дворец.

Стены дворца поражали своей красотой: росписи такие — глаз не оторвать! Сашка должен был держаться серьезнее, и за мать он продолжал бояться, и все же красота стен завораживала. А вот император Сашку разочаровал. Он видел его издали по большим праздникам, проезжающим в большой колеснице. В близи же было заметно, несмотря на богатый палудаментум[18], расшитую золотом и каменьями тунику, — восседал перед ним уже довольно старый, небольшого роста очень усталый человек.

В груди Сашки бешено колотилось сердце. Речь опытного Урунгташ-аги, привыкшего зычным голосом отдавать указания на поле битвы, была резкой, громкой и отрывистой. После чего он слегка поклонился и протянул вперед свиток. Подошел слуга, светловолосый юноша, со страхом и с поклоном принял свиток и отдал приближенному императора. Тимофеев сделал два шага вперед — ему теперь, как они условились с Ногаем, надо было переводить, но во рту стало сухо, язык словно прирос к небу. Императору сказать — «ты собака, почто попрал ты законы гостеприимства, и люди твои, словно гиены…»