Глаза цвета неба - [34]

Глава 18

О гроза, гроза ночная, ты душе — блаженство рая,

Дашь ли вспыхнуть, умирая, догорающей свечой,

Дашь ли быть самим собою, дарованьем и мольбою,

Скромностью и похвальбою, жертвою и палачом?

(Абу-т-Тайиб Аль-Мутанабби «Касыда о ночной грозе»)

Настя ехала в повозке с охранником по вечернему Константинополю. Пасмурной серостью встречал ее город, но на душе все равно было светло от мысли, что скоро она окажется дома. Эти несколько дней прошли как в тумане. За городом был найден небольшой, но просторный дом с видом на море. Были наняты повара; Насте думалось, что она бы с Матреной и так бы управились, еще бы, может, Глаша подсобила, но вслух высказывать эту мысль не стала, дабы не показаться в глазах отца невесты совсем простолюдинкой. Решено было закупить продукты, цветы для оформления… Да еще множество вопросов возникало по ходу. Все требовало участия и денег. Ксенаксис при этом торговался как истинный купец, может, хотел перед ней свое мастерство показать, но утомил изрядно. Настя уже порывалась пару раз сама доплатить, но отец невесты воспротивился, сказал, что Егорий уже внес половину обговоренной суммы, и ничего не надо. Егор что-то явно от нее скрывал. «Не могут это все быть деньги, не внесенные за дом. Как бы с Алексисом что-нибудь опять не замудрил…».

Все это время Настя усиленно старалась не думать о Ногае. Но, оставаясь одна после всех дел, закрывая глаза, ощущала, будто снова и снова, его руку на своем колене…

Сейчас, по дороге домой, Насте требовалось решить, как же ей быть с ним. Да, она допустила с ним слишком много. Должна была пресечь, когда коснулся Ногай ее лодыжки! И что же? Не смогла? Не захотела остановить! Ох, сколь долго она жила только как мать, хозяйка дома. Гнала от себя все телесные желанья, все целомудрие соблюдала. Сколько лет, пустых одиноких ночей… Ведь все четные сроки вдовства вышли. Имеет ли она право на любовь с другим? Примут ли это Егорка да Санька? Вряд ли он им по нраву придется… Да и останется ли Ногай здесь? Что же это, он на рынке торговать станет? Глупости… А если Ваня все-таки вернется, как она ему, людям в глаза смотреть станет? Какой пример для молодой невесты Егора она преподаст? Чай не девица в любовь да страсти играть! Тут все взвесить надо было. Слишком много забот и ответственности на ней, чтобы все взять и бросить. Нет, нельзя ей забываться, никак нельзя. А с Ногаем она поговорит, все объяснит, мол, не знает точно, жив ли Иван, и на чувства его ответить никак не может.

Дом встретил ее радостным шумом. Тут и Егор, и Саша, и Матрена обнимали, расспрашивали. Обняв домашних, Настя поднялась к себе. К ней заглянула Глаша, принесла воды умыться с дороги.

— Глаша, как вы тут жили? Ничего не случилось?

— Все хорошо, госпожа…мирно да ладно. Только вот, гость ваш…

— Что? Ну, чего замялась, сказывай!

— На господина Адамиди напал, и с Егором у них… ну, повздорили, вроде как.

— Напал?!

— Алексис поговорить с раненым хотел, а он как кинется, да как начал его душить! Страшно! А вдруг и на меня так?!

— Глупости! Адамиди этого я сама придушить пару раз хотела. Больно дерзок. Наверняка за дело ему досталось. А с Егором что?

— Ну, он за друга вступился.

— Ох. — Настя с тяжелым сердцем присела на кровать. Потерла виски. Тут надо идти самой с Ногаем разговаривать, чтоб во всем разобраться. Настя устало вздохнула — только с дороги начинать тяжелый и, возможно, неловкий разговор не хотелось. — Фрола позови.

— Так нет его. Приехал его родич из Суздаля. Он с ним поговорить хотел.

— А что в дом не позвал?

Глаша снова потупила взгляд.

— Опять чего-то темнишь? Ладно, позже разберу. Кто ж за раненым присматривает?

Глаша поджала губы и молчала.

— Ох, Егорка, Егорка! — расстроилась за сына Настя. И земляка в дом не позвал, и раненого без помощи оставил. — Глаша, загляни к Ногаю, спроси, не нужно ли чего.

— Госпожа, простите, не пойду.

— Это еще что?

— Простите, Христом Богом молю, — боязно. А если и на меня кинется?

— Глаша, — осуждающе на нее посмотрела Настя. — Ты эти глупости брось. Я его давно знаю.

— Хорошо, — буркнула Глаша.

* * *

Глаша спустилась вниз, подошла к комнате под лестницей, постояла немного за дверью: было тихо. Стонов не слышно, значит, и надобности нет, решила она. С кухни шел аромат свежей выпечки, и Глаша решила, что Матрене на кухне она сейчас нужнее.

Первое, что бросилось взору — горячие пирожки, лежавшие на столе возле печи в большой деревянной миске. Глаша ухватила один, несмотря на косой взгляд Матрены.

— Ну, чего, я попробовать! — она удобно уселась за стол, с аппетитом жуя пирожок.

Заглянул Архип — охранник, присматривающий за воротами. Видать, аромат выпечки и его привлек. Разговорились о грядущей свадьбе. Матрена смотрела на это, смотрела, — потом терпение у нее кончилось, и, огрев обленившуюся горничную рукавишником, раздала указания похлебку варить.

Только часа через два Глаша вспомнила, что должна была к ордынцу сходить. Что ж, ужин уже готов, и зайти повод разумный. Разложила на подносе деревянном миску с горячим бульоном, пироги, подошла к двери и, аккуратно балансируя, постучала.

В ответ тишина. Заснул, может? Глаша отворила дверь и вошла. В комнате никого не было. Ушел. Глаша поставила поднос на стол возле окна, задумалась: «Когда же это ордынец уйти смог? А, может, в доме где?» Она прошлась по дому, заглянула на второй этаж к госпоже, но все было тихо. Она хитро прищурилась и подошла к воротам.