Глаз Кали - [6]

— Кто такая Радегунда? — осведомился Конан с недовольным видом. «Не хватало еще выяснить, что с этим бритунцем путешествует какая-нибудь девица, — подумалось киммерийцу. — Возлюбленная, решившая сбежать с горе-путешественником? Сестра? Или, да спасут меня боги, — незамужняя дочь? Нет ничего ужаснее незамужней дочери, особенно если над нею тяготеет какое-нибудь проклятие…»

Конан подозрительно глянул на бритунца, словно пытаясь выяснить: нет ли при том какой-нибудь нежелательной и проклятой дочери. И, попутно недурно бы узнать: не лелеет ли означенный бритунец надежду на то, что Конан-киммериец поможет ему эту самую проклятую дочь избавить от тяготеющего над нею рока?

Фридугис выдержал паузу ровно настолько, чтобы Конан ощутил беспокойство в полной мере, а затем объяснил:

— Радегунда — это моя лошадь. Ты, должно быть, видел ее. Она мирно паслась на лугу.

— Да, — сказал Конан кисло. — Это их священный луг или что-то в том же роде.

— А, — бритунец с беспечным видом махнул рукой, — не имеет значения. В Вендии полным-полно священного. Тут все священное. Просто плюнуть некуда. Везде — след от какого-нибудь божества, древняя лежанка какого-нибудь ветхого мудреца, который когда-то и что-то изрек, либо стойбище для их духов, либо место, где витают духи их предков… Нельзя безнаказанно жить на одном месте столько тысячелетий подряд. Накапливаются духи, предки, умершие, боги, полубоги, демоны, проклятые люди…

При последнем слове Конана передернуло: он усмотрел в нем намек на свое изначальное предположение. Но Фридугис выглядел совершенно невинно.

«Нет, — решил, в конце концов Конан, — он все же действительно путешествует один. Он ведь бритунец. Это уроженец Султанапура мог бы сказать — я еду один, — хотя на самом деле он едет не один, а с целым гаремом. Для такового женщина не является спутником и вообще кем-то, кого следует учитывать. Человек Заката непременно сразу сказал бы, что путешествует вдвоем…»

— Если ты не возражаешь, — сказал Конан вслух, когда все посетившие его мысли пришли в упорядоченное состояние, — я бы присоединился к тебе на некоторое время. Видишь ли, мы с тобой оба по горло завязли в этой Вендии, и выбраться отсюда будет делом весьма нелегким. Мое путешествие не было таким же поучительным, как твое, хотя не могу похвастать тем, что оно было более удобным или полезным.

— В каком смысле? — заинтересовался Фридугис.

Конан поморщился.

— В том смысле, что мне не заплатили за последнюю работу, а здешние жители, канальи, ни за что не захотят расстаться ни с единой монетой, не говоря уж о таких великих ценностях, как хлеб и питье, коль скоро речь заходит о чужестранцах. Словом, ненавижу Вендию! Мечтаю вырваться из ее душных объятий.

Фридугис немного поразмыслил над услышанным и наконец кивнул:

— Ты прав, Конан. Вендия — не лучшее место для тех, кто родился в нормальном месте. Ума не приложу, как мы расстанемся с нею.

— Просто пойдем отсюда вместе, — сказал Конан. — Я что-нибудь придумаю. Но мне хотелось бы иметь рядом с собой верного товарища, по крайней мере, на первое время.

— Согласен! — подхватил Фридугис. — Где ты остановился на ночлег?

Конан показал ему небольшую рощицу за пределами Рамбхи. Деревья росли там достаточно густо, чтобы давать тень днем и защищать от дождя, если таковой пойдет ночью. Ни слова не сказав в осуждение подобной «гостиницы», Фридугис привел в рощу свою флегматичную лошадь Радегунду и показал ей пару симпатичных полянок, где росла сочная трава. Радегунда с энтузиазмом взялась за дело. Она единственная из всех троих выглядела довольной.

Фридугис завалился спать, когда солнце еще не село. Конан бодрствовал некоторое время. Киммериец рассматривал своего нового спутника и раздумывал над всем, что услышал от него. Снова и снова перебирал он в мыслях повествование Фридугиса.

Нет, бритунец не лгал. Он действительно пустился в путь из родной страны и не взял с собой никого, даже слугу. Не подлежит сомнению и то, что большую часть дороги Фридугис проделал в одиночестве. Разные приключения, которых он коснулся в беседе с Конаном, также имели место быть. Любопытно, что Фридугис даже не хвастал своими удачами и ловкостью, хотя кое в чем он превзошел даже бывалого бродягу киммерийца. Бритунец не то не подозревал о том, как ему повезло и как ловко он выкрутился из трудной ситуации, не то попросту не считал свою находчивость чем-то из ряда вон выходящим.

Как будто так и надо: странствовать в одиночку, обводить вокруг пальца матерых разбойников с озера Вилайет, наниматься гадальщиком к старухам-сумасбродкам… М-да, презабавный тип.

Но что же ему, в таком случае, потребовалось в Вендии? Ведь что бы там ни наплел о себе Фридугис, у него вид человека, который в точности знает, чего добивается. Он не просто бродит по свету в поисках знаний или новых впечатлений. Не развеяться, не сразиться со скукой выехал он. Нет, у него имеется некая совершенно конкретная цель. Слишком уж уверенно держится бритунец, слишком мало заботится о неудачах, трудностях и опасностях пути. Такое возможно лишь в одном случае: когда человек твердо убежден в правоте того, что делает.