Глаз бури - [46]

– Иосиф, так тебя разэтак! – гаркнул Туманов.

Девица с испуганным придушенным писком скатилась за кровать. Нелетяга, разом лишившийся своей подушки, поднял голову, одновременно попытавшись натянуть рубашку на чресла. Потом спустил босые ноги на пол и, хлопая спросонья темными, удивительно длинными ресницами, недовольно уставился на Туманова.

– Михаил, ну чего тебе от меня надо? – капризно спросил он.

– Р-развратничаешь?! На дармовщинку? – прорычал Туманов, тщетно пытаясь изобразить возмущение.

– А что тебе-то? – удивился Иосиф. – Заботишься о прибыли заведения? Нельзя быть таким жадным. Слыхал о верблюде и игольном ушке? Вот то-то! Мы с Дашей полюбовно договорились и… А, может, ты, Михаил, ревнуешь, а? – Нелетяга кокетливо улыбнулся во весь рот. Половины зубов у него не хватало. – Признайся наконец! Когда я предлагал тебе свою любовь, ты меня с презрением отверг, а теперь одумался, а? Ведь все бабы дуры от природы, и только мужик может по-настоящему понять мужика. В том числе и в постели…

– Пошел к черту! – абсолютная моральная всеядность Нелетяги не то, чтобы раздражала Туманова (он и сам был таким), а как-то обескураживала. Так, вероятно, может обескуражить собственное отражение в зеркале, увиденное в неожиданном ракурсе или обрамлении. – Прикрой срам и пошли со мной. Дело до тебя есть.

– А здесь нельзя? – жалобно спросил Нелетяга. Ему явно не хотелось вставать, одеваться и куда-то идти. – Дашка уши заткнет.

– Здесь нельзя, – категорически заявил Туманов.

Умный Иосиф легко улавливал окончательные нотки в голосе хозяина заведения. Вздохнув, он почесал заросший темной шерстью пах и, откинувшись назад, заглянул за кровать.

– Дашка, ты вылезай теперь и, сделай милость, отыщи мои брюки…

В кабинете Туманов вытащил из ящика пыльную бутылку вина, содрал сургуч, вывинтил пробку, разлил в стаканы, разом отхлебнул половину. Иосиф осуждающе покачал головой.

– Михал Михалыч, что ж ты делаешь-то! Это же не бражка тебе. Коллекционное вино, понимать надо.

– Ты и понимай, – ответил Туманов. – Вон там мясо на закусь лежит, да конфекты в бумажках. Мух только сгони. Вот напасть! Везде они уж подохли, а у меня в заведении – живы, бодры…

– Мухи, они, сам знаешь, природным предрасположением ведают, куда лететь, на что садиться… В твоем же заведении душок-с…

– Будет тебе! А не то по морде схлопочешь… – равнодушно предупредил Туманов.

– Сироту всякий обидеть норовит, – обиделся Иосиф. – Зачем звал?

– Сказал же – дело есть. Сам разобраться не могу, надобно со стороны поглядеть. Как ты говорил – анализ и сантализ?

– Синтез, – поправил Нелетяга.

– Да мне едино!

– Ну рассказывай тогда.

– Только учти – если кто узнает…

– Да что ты меня пугаешь-то?! – Иосиф явно разозлился. – Я тебя за язык тяну? Нет! Нужны мне твои тайны, как солдату воши. Хочешь – говори, не хочешь – не говори. Когда Нелетяга лишнее разболтал?

– Ладно, не злись, – Туманов примирительно помахал рукой и допил из стакана рубиновое вино. – Это я так, по привычке. Мир таков – никому верить нельзя…

– Мне – можно, – сказал Иосиф Нелетяга.

Туманов усмехнулся.

– Тогда слушай. Началась эта история шестнадцать лет назад. Я обретался тогда в Лондонском порту, куда только что приплыл на шхуне «Морская жемчужина» из Северо-Американских штатов…

– Интере-есно ты жил, – с завистью протянул Иосиф.

– Куда там! – согласился Туманов. – Все заработанные деньги я к тому времени уже пропил и пробавлялся драками возле одного из кабаков. За каждую победу в кулачном бою (англичане называют это боксом), кабатчик кормил меня и давал эля. Забава казалась хозяину очень привлекательной и выгодной, потому что каждый вечер в его кабаке собиралось много народу поглазеть, как английские портовые грузчики будут пытаться меня убить. Все знали, что я иностранец и, естественно, все, кроме кабатчика, блюдущего свой прибыток, желали победы моему противнику.

Именно в порту я и познакомился с женщиной по имени Саджун. Ей указали на меня, как на русского, а она как раз хотела попасть в Россию. Она подобрала меня после одной из неудачных для меня драк, дала денег кабатчику (он не хотел меня отпускать) и увела к себе. Я был так избит и измучен, что едва держался на ногах. Когда она уложила меня на кровать и раздела (у меня просто не было сил сопротивляться ее рукам), то заплакала и сказала, что человек не может так обращаться со своим телом, потому что тело – это сосуд божественной энергии Шакти. На мне не было живого места от ссадин и синяков и, наверное, я действительно выглядел не очень. Я ничего не понял про Шакти, но никто никогда не проливал надо мной слез. Кажется, я тогда тоже заплакал (едва ли не первый раз в жизни).

Она быстро поставила меня на ноги какими-то восточными снадобьями и своей любовью. Каждый раз, когда мы с ней соединялись, она говорила мне, что в нас воплощается пара каких-то божеств, и в процессе слияния мы наново творим мир. Кроме того, в постели она указывала мне, куда смотреть, что делать, как дышать и о чем думать. Она была старше и куда умнее меня. И наконец, она, как я понял, была жрицей какого-то бога, а я – неверующим безродным бродягой. Я подчинялся ей во всем. И, поверь, мне еще никогда в жизни не было так хорошо.