Главный университет. Повесть о Михаиле Васильеве-Южине - [51]

— Ты не бойся. Она доктор… Ну, фельдшерица, понимаешь?

Начавший догадываться, в чем дело, Стопани подошел к парню и сказал строго:

— Давай-ка, давай, раздевайся…

Снять рубашку мальчишке было не так уж сложно. Никаких ссадин или кровоподтеков на теле не оказалось.

— Ах провокатор! — закричал Стопани.

— Конечно, провокатор… Только маленький еще. Ну-ка, генацвале, рассказывай, как ты до такой подлости дошел.

Мальчишка изменился в лице и готов был зареветь.

— Ну ладно, — примирительно сказал Стопани. — Рассказывай, зачем пришел сюда.

Обычная полицейская история: поймали мелкого воришку — карманника, пригрозили тюрьмой и побоями. А потом предложили совсем безопасный выход из положения. От него требовалось совсем немного: слушать и передавать услышанное.

Когда незадачливого провокатора надзиратель вытолкал из камеры, Алеша патетически воскликнул:

— Товарищи! Я при всех во всеуслышание объявляю, что признаю превосходство этой женщины. Если б не она, я бы читал Александра Казбеги перед этим сопляком. Мария Андреевна, приказывайте, я выполню любое ваше распоряжение.

Они долго смеялись в первый вечер своего тюремного заключения…

А потом был какой-то вонючий подвал в Шемахе, и снова Мария Андреевна оказалась добрым гением. В семье уездного начальника Хечинова ей приходилось в свое время оказывать медицинскую помощь, и теперь вот он разрешил уступить требованиям заключенных: в подвал принесли кровати, поставили умывальник, а «персонально госпоже Васильевой» был вручен пакет с медикаментами. В этот вечер заключенные беспрепятственно пели «Вихри враждебные», а вооруженный тюремщик у двери лишь тяжело вздыхал.

Они недолго пробыли в Шемахе; поезд увез их в Каре, и на каждой станции Алеша Джапаридзе и Стопани затевали митинги. Мария удивлялась: люди встречали поезд на станциях, ждали его, они откуда-то узнавали, что в нем едут политические, что будет митинг. В исступлении свистели жандармы, звенели станционные колокола, пытаясь заглушить ораторов. Но Митинги гремели, митинги нельзя было заглушить. И уже под стук колес начиналась песня;

Вихри враждебные веют над нами,

Темные силы нас злобно гнетут…

Поезд уходил, а песня оставалась там, на станции, с людьми.

Тимофей — Владимир Моисеевич Савков, — несмотря на молодость (ему едва перевалило за двадцать), считал себя опытным революционером. Он был ответственным организатором в Сокольническом районе. Московский комитет назначал в каждый район ответственного организатора, и тот был главным исполнителем воли комитета среди рабочих района. Перевод в Замоскворечье Тимофей почел для себя за честь: здесь работать труднее. Значит, доверяли ему большевики, доверял Марат.

Но постепенно неудачи стали следовать одна за другой. Марат заметил, что Тимофей теряет уверенность в себе, что он готов ринуться на рабочих, не поддающихся убеждению, чуть ли не с кулаками.

— Ты помоги ему, — говорил Южину Марат, — парень он верный, да знаний у него маловато. С его энергией можно горы свернуть.

Михаил рассказал Виргилию о неудаче на пустыре, о встрече с бакинским товарищем, о решении устроить митинг у Даниловского монастыря. Шанцер запустил руку в свою шевелюру.

— М-да, это, конечно, нужно… Но нам с тобой предстоят дела посерьезнее. Нужны статьи, нужны листовки. Есть к тебе еще одна просьба: займись-ка ты студенчеством. Я знаю, учащиеся парни — твоя страсть. Конечно, это не рабочие, но и их движение следует направить по правильному пути.

— Но ведь в университете дело ведет Алексинский.

— Так-то так… Да только и Алексинскому нужен руководитель. Он как слабое дерево в каменистой почве: вверх тянется, а корни ненадежные.

Васильев с удивлением слушал Марата: он был иного мнения об Алексинском, да и отзывы о нем не совпадали с тем, что говорил Шанцер.

— Я рад был бы ошибиться, — сказал Марат.

Даниловский монастырь находился на окраине Москвы. Видимо, здесь когда-то был лес, несколько деревьев и поныне сиротливо росли у монастырских стен. Открытые настежь ворота выпускали и впускали потоки людей, а по бокам — нищие. Боже, сколько их — просящих, моля «щих, оборванных, грязных и калечных!

Не теряют времени торговцы: справа и слева от ворот расположились многочисленные лотки и столики со всякой всячиной — пирожками, яйцами, жареным хлебом, помидорами и разными соленьями. Где-то шипит пузатый самовар, где-то предлагают кваском прохладиться.

Тимофей толкнул Южина в бок — гляди, мол. Но Васильев ничего не заметил.

— Эх ты, — засмеялся Савков, — а еще подпольщик! Гляди на того парня. Сейчас чаю напьется, а уйдет пьяным.

Михаил удивленно посмотрел на товарища, а потом на торговца чаем: он стоял в белом фартуке, плутовато поглядывая по сторонам, и что-то доставал из-под стола.

— Полиции боится, чертов охотнорядец, — Савков снова расхохотался.

К столику, за которым стоял охотнорядец в фартуке, подошел дюжий полицейский. Он строго посмотрел на торгаша, что-то сказал ему и, оглянувшись, мгновенно опрокинул стакан, который налил ему предприимчивый мужичок. Полицейский довольно крякнул, взял со стола пирожок и затолкал его в рот. Затем погрозил пальцем изогнувшемуся в три погибели охотнорядцу и двинулся степенно дальше. А торговец выпрямился, выпятил живот и закричал что есть мочи: