Главный калибр - [5]

Внезапно где‑то справа затрещал немецкий пулемет. Почти тотчас же заговорил второй, третий. Гитлеровские пулеметчики, видно, были хорошо укрыты и стреляли длинными спокойными очередями. Рассыпавшиеся по лощине моряки сразу исчезли, точно провалившись сквозь землю. Так, собственно, оно и было: еще зо время перебежки каждый намечал ямку, куст, камень или другое укрытие на случай вражеского огня. Не без гордости за ребят Марков отметил, как мастерски они скрылись из глаз противника. Лишь кое–где взлетали чуть приметные дымки: морские пехотинцы отстреливались. Но уже видно было, что атака не удалась.

«Однако ребятам надо помочь, — подумал Марков. — Добраться бы до этих самых пулеметчиков…»

Он поправил гранаты, проверил автомат и стал подниматься на откос. Он преодолел его также почти бегом, поднимаясь зигзагами и лишь изредка хватаясь за камни.

И вот он уже на просторной площадке перед вражеским блиндажом. На ней валялись трупы немецких солдат. Их было много. Похоже, что солдаты накапливались здесь для контратаки, но всех скосил пулеметными очередями наш самолет–штурмовик. Дальше виднелся ход в блиндаж. Возле него толпилась кучка гитлеровцев.

Быстро, но спокойно, как на ученье, Марков метнул в них две гранаты и, чтобы избежать осколков, бросился на землю. Уже лежа, старшина убедился, что его гранаты легли хорошо: никто из гитлеровцев не остался на ногах. Но из ходов сообщения к блиндажу выбежали другие солдаты.

Мысли у Маркова заработали с лихорадочной быстротой: что делать? Одному с такой ордой не справиться. К тому же автомат и последнюю гранату он придавил своим телом. Начнешь подниматься — враз пристрелят. Он остался лежать, стараясь не шевелиться.

И тут Маркова словно осенило. Его, наверное, считают убитым. Так он и будет лежать, как мертвый. А там видно будет.

Рядом валялись убитые гитлеровцы. Возле некоторых растеклись лужи крови. Суматоха у блиндажа затихла. Убитых и раненых его гранатами унесли. Выбрав момент, когда никого не было, он, по–прежнему лежа, вымазал себе кровью лицо, волосы, бушлат. Мазал щедро, не проявляя ненужной экономии. Услышав голоса, снова мгновенно затих.

Голоса приближались. Сквозь прищуренные веки увидел: двое солдат в касках, но без оружия, с носилками.

«Из похоронной команды, ясно».

Солдаты не торопились. Оставив носилки, они деловито обшаривали убитых, снимали с них цинковые номерки, знаки отличия, оружие, патронташи. Потом укладывали тела на носилки и, покряхтев, подымали и уносили ходом сообщения.

Постепенно площадка освобождалась от трупов.

«Эдак скоро и до меня дойдет очередь, — подумал Марков. — Что тогда? Вцеплюсь в горло, придушу, а там видно будет».

Снова раздались солдатские шаги. Приблизились. Обошли лужу крови. Остановились. Марков основательно забыл немецкий, который проходил в школе, но фронтовые обиходные слова, совершенно необходимые в стычках или при захвате «языков», вроде «стой, руки вверх», он выучил заново и знал твердо. Из разговора солдат он уловил и понял два–три слова: «шварце тодт» — «черная смерть», так звали гитлеровцы моряков, и «ферфлюхтиге» — «проклятый».

Потом один из солдат крепко пнул его носком сапога в бок, точно вымещая зло на мертвом, либо так, на всякий случай. От острой боли Марков чуть не вскрикнул, но успел вовремя стиснуть зубы. Еще он опасался, что его могут выдать ресницы: он где‑то слышал, что у всех, изображающих обморок или притворяющихся спящими, они дрожат. А если их стискивать, то это еще заметнее. И еще солдаты могут заметить пар от дыхания. Или его ветерком сдувает?

Не пора ли уже вскочить, броситься на них?

Над ним звякнуло, точно кто камнем хватил немца по каске, тот глухо охнул, второй ойкнул громче и заорал дурным голосом:

— Шарфшютцен!

Это слово моряк знал отлично и не раз предупреждал необстрелянных новичков беречься от вражеских «шарфиков» — снайперов. Оба солдата плюхнулись на землю и, виляя задами, быстро поползли к блиндажу. Один все время хватался рукой за шею.

«Володькина работа, не иначе, — с удовлетворением отметил старшина. — Здорово бить наловчился. Только зачем по головам целил? Бил бы по корпусу, положил бы обоих. Надо будет сказать». И тут же спохватился — легкое дело: сказать. Сам еще сначала выберись…

Сколько же тут лежать придется? Ясно было только одно: немцы его пока трогать не собираются.

Между тем жизнь на вражеском переднем крае постепенно входила в свою колею. Слышались офицерские покрикивания, звяканье лопат — значит, восстанавливали развороченные окопы. Потом раздались повеселевшие голоса, и ветер донес дразнящие аппетитные запахи — солдатам и офицерам доставили термосы с кофе. Только тут Марков почувствовал, как ему отчаянно хочется есть. С вечера, готовя бойцов к атаке, он как‑то не удосужился поужинать, а с утра успел лишь выпить кружку крепкого чаю. И еще не менее остро хотелось курить. Потом стал донимать холод.

Еще недавно ему было жарко от быстрого бега, и тельняшка взмокла от пота. А теперь он медленно остывал на холодной, промерзшей земле. Правда, кое–где ее прикрывала жухлая прошлогодняя трава. Но ее было так мало!