Главная удача жизни. Повесть об Александре Шлихтере - [56]

— Он разбрасывал листовки в трамвайном парке, прямо под носом полиции, — пояснила Евгения. — Кто-то указал на Андрея. Его сразу же выпотрошили и, конечно, отобрали уйму листовок. Он в Староконюшенном участке на Житомирской! Шлихтер тяжело вздохнул.

— Жаль парня, — произнес Дижур. — Принимаю меры, чтобы его вызволить, но туго идет, ой как туго… Власти перепуганы собственной лихостью.

— А жертвы? — спросила Евгения.

— Подсчитываются! — буркнул недовольно Дижур. Заходящее солнце золотило рамы окна. Вдали, за коньками крыш, виднелись скаты покрытых зеленью холмов. Озабоченные своими делами, снуют в разные стороны прохожие. На тротуаре ребятишки играют в «классы». Шлихтер оторвался от окна.

— На сердце так тяжело, — глухо сказал он. — И кажется странным, что только что произошло такое страшное преступление, а все осталось по-прежнему. Та же равнодушная природа, те же суетливые муравьи — люди. А ведь должно было погаснуть солнце!

— Рабочие ждут от комитета решения, а не красивых слов, — резко заметил Потапенко.

— Жаль, что нет Рогачевского, — вздохнул кто-то. — Он сторонник самых решительных действий, вплоть до немедленного устройства баррикад. Об этом, кажется, грезит и Александр Григорьевич?

— Логика развития движения непременно должна привести к баррикадам, — подтвердил Шлихтер. — Ведь восстание, как учит нас Ленин, «есть, в сущности, самый энергичный, самый единообразный и самый целесообразный «ответ» всего народа правительству». И Ленин, как сейсмограф, ощущает еще никому не слышные и неведомые гулы и толчки. Чувствуется, что мы накануне баррикад!

— Так что? Это сегодня или завтра? — спросил Потапенко.

— Может, не сегодня и не обязательно завтра, — ответил Шлихтер. — Но такое назревает,

— А нам нужно знать, что делать именно сегодня, сейчас, немедленно! — воскликнул побледневший а осунувшийся Вольский. — Надо показать всем, что правительство сбросило маску и обнажило клыки! — Он в который раз уже схватился рукой за шрам на голове.

Евгения, пряча руки под столом, то сжимала, то разжимала кулачки, Пришел Исув. Обвел всех покрасневшими от переутомления глазами.

— Все в сборе? — спросил, снимая мятый картуз. Ироническая улыбка скривила его губы: — Большое удобство для жандармов прихлопнуть сразу всю святую братию! Неужто вы не понимаете, что вслед за расстрелом начнутся массовые облавы и аресты?

— Надо выработать стратегию! — перебил Дижур глубокомысленно,

— Какая уж тут стратегия, когда нас постреляли! — пробасил Потапенко,

— Так что же, по известной поговорке: не теряйте, куме, силы, опускайтеся на дно? — возмутился кто-то.

— Я задержался, потому что обошел несколько заводов, — сказал Исув, лицо которого сейчас еще больше напоминало пергамент. — Я хочу подчеркнуть, насколько я был прав, предостерегая вас от активных действий. Не надо было задираться!

— Вот тебе и на! — вырвалось у Потапенко.

— Люди вели себя вполне мирно, — раздумчиво сказал Шлихтер.

— Но почему, почему мы не можем бросить лозунг «К оружию!»? — вскочил Вольский.

— Французы говорят: для того, чтобы сделать рагу из курицы, надо, по крайней мере, иметь курицу, — ответил Дижур.

Исув внимательно слушал разговор, шевеля тонкими губами, будто повторяя про себя произнесенные собеседниками слова.

— Мне кажется, что наш комитет был не на высоте, — сказал Вакар. — Он не удержал руководство движением в своих руках!

— Так что же, после драки будем махать кулаками? — спросил Исув сухо.

— По-моему, драка еще только началась, — резюмировал Шлихтер. — И мы обязаны ее возглавить. Возмущение рабочих расстрелом выражается не только в мирном протесте или проклятьях, но в отдельных случаях переходит к открытым схваткам, и безоружные рабочие обращали в бегство вооруженных до зубов казаков!

— Учтите, казаки сейчас разъярены до крайности и будут стрелять метче! — предупредил Дижур.

Исув, чтобы несколько разрядить напряжение, предложил каждому обрисовать обстановку.

— Сегодня, 25 июля, стихийно возникла демонстрация на площади Сенного базара, — начал Дижур. — В ней приняло участие около тысячи человек… Для разгона были вызваны войска, но все обошлось без кровопролития.

— Вот первый камешек в ваш огород! — сказал Вакар, указывая пальцем на Исува.

— Рабочие рвались на демонстрацию, — рассказал агитатор Михайлов. — Два раза вчера Крещатик до отказа заполнялся бастующими. У некоторых я видел под пиджаками сложенные красные флаги. Но никто не дал команды или не показал примера, чтобы выйти на проезжую часть улицы. И все толпились на тротуарах. А тут же достаточно было…

— Довольно, — перебил Исув. — Владимир, можешь загнуть еще один палец. Второй камешек в мой огород. Но и в ваш тоже!

— Утром вчера около шестидесяти рабочих, вооружившись гайками, молотками и ломами, пришли на вокзал, туда, где проливалась кровь их товарищей, — заговорил Шлихтер. — Они отказались разойтись по требованию войск. Организованные рабочие с большим трудом убедили их уйти, когда уже должен был раздаться сигнал к стрельбе.

— Эти организованные рабочие, насколько я понимаю, были вы? — спросил, поморщившись, Исув.

— Не скрою, — ответил Шлихтер, — и я.